Ольга выделила мне комнату, в которой была отдельная душевая. Залез в неё, открыл кран, подставляя голову под струи прохладной воды.

Вода текла по моему телу, смывая этот день. Опершись ладонями о стену, опустил голову вниз, прикрыв глаза. Вода падала на шею, переходя на косые мышцы рук, спины.

В голове была Аля и её ненависть ко мне и ко всем, кто находится в этом доме.

Освободился я, как и говорил, через час. Двинулся в сторону комнаты будущей сестрёнки. Дойдя, без стука распахнул её.

Как я и думал — её нет.

Кулак полетел в дверь. Дрянная девчонка. Чертовка. Всё же ослушалась меня. Развернувшись, рванул вниз.

Мне нужно её найти.

Одна эта мысль билась у меня в голове. А в сердце затаилось беспокойство.



Александра (Аля)

Шаг. Взмах крыльев. Полёт. Резкий удар. Падение.

Каждый раз, когда я пытаюсь завершить полёт, внутри меня поднимается боль и наносит сокрушительный удар — такой, что я падаю, будто подстреленная дичь. Я пытаюсь отрешиться от неё, пытаюсь почувствовать лёгкость, я пытаюсь лететь — и раз за разом я натыкаюсь на невидимую стену, созданную мной самой, моей невыносимой болью.

Ноги стёрты в кровь от того, сколько раз я пытаюсь взлететь, но всё бесполезно. Лишь падение и жжение в пальцах ног — это всё, что мне удалось.

Часто дышу, опираясь одной рукой о паркет старого театра, сидя на нём в приглушённом свете софитов. Вторая рука лежит на груди, пытаясь утихомирить сердцебиение, которое бьётся как ополоумевшее. В ушах стоит гул. Всё звенит так, что хочется прогнать этот шум, закричать.

Прикрываю глаза. Машу головой из стороны в сторону, пытаясь отогнать мушки перед глазами. Делаю вдох. Поднимаю голову и сама встаю. Слегка пошатнулась, но всё равно встала. Не время расслабляться.

Шаг. Взмах крыльев. Полёт. Резкий удар. Падение.

Вновь и вновь я чувствую одно и тоже. Падение. У меня ничего не получается, но я продолжаю оттачивать приобретённую с годами технику. Я знаю её наизусть — делаю на автомате. Только вместо красивого полёта я падаю.

Падаю, стирая ноги, причиняя себе всё больше и больше боли. Не знаю, почему я это делаю. Может, хочу чувствовать телесную боль, а не душевную. Заглушить все внутренние рецепторы наглухо. Чтобы вместо той пустоты наконец пришёл покой. Душевный покой.

На часах ночь. Театр закрыт, но у меня есть свой ключ, чтобы вот в такие моменты сюда приходить и заниматься. Пытаться выплеснуть всю боль и отчаяние, что скопилось внутри меня. И как бы я ни старалась вывернуть её наружу, чтобы избавиться от неё — она не уходит. Прикипела ко мне наглухо, что не отдерёшь. Как ни стараюсь, чувствую только пустоту и всепоглощающую боль.

Только лишь бездонные чёрные глаза как наваждение. Они проникают внутрь, причиняя больше боли, от которой трудно дышать.

В голове набатом стучат слова Давида: “Ты понимаешь, что до тебя нет никому дела?”

И мой тихий ответ. Но в голове: “Да, понимаю”.

Я понимаю всё. Вот только не становится от этого легче. Совсем. От его слов больно. Адски. Он режет без ножа, кромсает и так моё израненное сердце. Так, что хочешь растерзать кровоточащее сердце острыми ногтями, впиться в него зубами, истерзать, чтобы от него не осталось ничего. Чтобы стать свободной от образовавшейся пустоты.

Шаг. Падение.

Шаг. Полёт. Падение.

Не могу больше. Падаю, сдирая со своих ног пуанты, со злостью откидываю куда-то в сторону. Тяжело дышу. Я ненавижу этот мир. Я ненавижу всё, всех, кто отобрал у меня самое важное в жизни — папу.

Эта потеря причиняет глубокую, ноющую боль, отчего на её месте — с левой стороны, под сердцем — хочется почесать, сдирая кожу.

Давид. Это имя набатом стучит всё время, пока сидела в комнате, ожидая, пока уйдёт мужчина, а потом, проскользнув мышкой, убежать из-под его носа, чтобы отправиться туда, где я могу душой отдохнуть.

Вот только мне совсем не становится легче. Наоборот. Всё сложнее и тяжелее. Душевно. У меня ничего не получается, как я ни стараюсь, словно кто-то специально наносит мне невидимые удары, от которых не подняться. Я падаю безмолвной птицей, но всё равно встаю.

Я должна это сделать ради папы. Ради человека, который в меня верил, который любил. Который оберегал меня от всего плохого в этой жизни. И если сейчас я сдамся, то кто я буду после этого? Я предам отца в первую очередь, а потом себя. Это моя мечта, поэтому я должна бороться во что бы мне это ни стало. Встать и идти с высоко поднятой головой, ровно держа спину.

Глубокий вздох. На миг прикрываю глаза. Резкий выдох. Распахиваю веки.

Я должна это сделать.

Где-то в стороне лежат пуанты, но я даже не смотрю на них, собираясь сделать пируэт без необходимой вещи.

Шаг. Взмах крыльев. Поворот. Падение.

Шаг. Взмах крыльев. Поворот. Падение.

Чёрт. Злюсь. Ничего не получается, но я не сдаюсь, стараясь сделать пируэт так, как я умею.

Делаю глубокий вздох, прикрываю глаза. Лёгкий шаг. Взмах крыльев. Папа. Поворот. Один поворот. Второй. Третий. Я наконец лечу. Давид. Боль. Падение.

Приземляюсь на колени, сдирая вновь кожу, подставляя под удар и ладошки. Морщусь. У меня почти получилось. Вот только перед мысленным взором возникли глубокие глаза, сбивая меня.

Опускаю голову вниз, опираясь ладонями о старенький паркет, который покрывали много раз лаком, чтобы сохранить вид. Но со временем всё стирается. Провожу по сцене рукой. Прикрываю глаза. Делаю глубокий вздох.

— Аля! — громкий крик пронзает тишину.

Резко поднимаю голову вверх, сталкиваясь взглядом с тем, кого совсем не ожидала здесь увидеть.

Давид.

Что он здесь делает? Как меня нашёл?

От шока распахиваю глаза, не веря в то, что вижу перед собой. Давид стоит возле входа, в самом начале красной дорожки, по бокам которой тянутся ряды театральных кресел — обычных деревянных с сидением и спинкой из красного велюра.

Мы смотрим друг на друга, не отводя взгляда. Медленно, шаг за шагом мужчина начинает двигаться в мою сторону. Напрягаюсь. Резко встаю.

— Что ты здесь делаешь? — злюсь на него.

— Это я хочу спросить, какого чёрта ты здесь делаешь, когда должна быть дома в своей спальне, а не в этом обшарпанном театре, — злится, рычит.

Его руки сжаты в кулаки. Так сильно, что, когда он поднимается по ступенькам на сцену ко мне, вижу на его руках вздутые вены, и как кадык на шее дёргается. Злится, недоволен, но мне нет никакого дела до всего этого.

— Не смей! — крикнула. — Не смей произносить ни одного плохого слова в сторону того, что я люблю. И вообще, я не просила меня искать. Я уже взрослая и имею право сама решать, что мне делать, а что нет, — разворачиваюсь спиной к залу, делаю шаг босыми ногами назад. — Ты мне никто! Понял?! Никто!