воздухом толстой шее стоят дыбом белесые волосины, ворот клетчатой рубахи давно пропитался кожным салом и не стиран явно с начала вахты.

— Ну вот, Андрюха гулять-то любил, помнишь? А тут, летом, приходит к нам в общагу, к пацанам с девятого СМУ, поставил, как положено. Говорит — всё, чуваки, шабаш! Женюсь, потому — влюбился. В Жанку, в эту с книжного, смекаешь? Ну, ты уснул, что ли?

— Слушаю, рассказывай дальше, — вздохнул Михаил, с ненавистью глядя на свой суп. Только ведь вчера был дома, на выходных. Жена обнимала, шептала что-то в ухо, изо рта у неё пахло приторной винной кислятиной. И тесть, и тёща, наверное, знают. Хихикают, мол, так его, дочка, раз телёнок. А шурин, как пить дать, ещё и курит с этим, когда придётся, цокает по свойски языком, теперь у нас тут свой мент имеется, другая масть в посёлке, значит, пойдёт. Тоска, а злости-то и нет. Никакого желания раздавить РОВДшный УАЗ вот этим, например, экскаватором. Или выщелкнуть жене парочку мелких зубов. Или ещё что, пострашнее.

— Ну вот, женился Дюша летом, а в октябре его так крепко дома достали — пырнул он, значит, тёщу, хлеборезом, тут жена в крик, он и её тоже… Трезвый, главное дело. Вспылил, выходит. В себя-то пришёл через минуту, да с балкона, с девятого этажа и сиганул. Прямо на крыльцо продуктового прилетел. Дак самый прикол, смотри — стервы эти обе живы, не дорезал, то есть. А сам Андрюха — в досках. Во жизнь! Чай будешь? С водочкой. Пуншик получается…

— Серёга, у тебя баба есть? — вздыхал, хлебая холодный суп, Михаил.

— Так это, конечно, — скосив глаза, кивал, выдавая ложь напускной небрежностью, толстый друг, — У меня же, сам знаешь — Светик постоянно, а ещё тут закрутилось с этой, как её? А, черт, ну во — Машка, штукатур… А чего?

— Да ничего, — пожал плечами Михаил, вставал, снова закуривая, отставил банку с едой, — Я тут подумал — время сейчас такое. Не простим потом себе, если в стороне будем. Ну, и Машке расскажешь, опять же. Со Светиком вместе. Так что, давай к концу недели собираться, братан.

— На войну, что ли, решил? — Сергей, крякнув, осадил разваренные макароны своим пуншем, кивал, вытирая красные щеки, — По мне, если компанией — дак запросто. Слушай, а чего ты суп не ешь?

— Угощайся, он хороший. Горьковат только мне показался, и холодный слишком…

Над полями ветер несёт незастывшую влагу. Вчера выстудило, и с обеда наискось повалила снежная колючая крупа, хотела непременно попасть за воротник бушлата, под задубевший шлемофон, на тёплое тело.

— Што ж за весна такая, — стуча зубами, пристраивался снаружи на решетки моторного отсека, подтыкая розовое куцее одеяло под тощий зад, наводчик, маленький, с белыми детскими ресницами Рома, костромской неунывающий «срочник». Ему в июне бы на дембель, обратно к невесте, слушать соловьев над Волгой, да занесло после переформирования с Сормово сюда, за Северский Донец, оттаявший, быстрый, весь в омутах, сердито бурчащий на перекатах. Некоторые-то пацаны с его дивизии рапорта быстро написали — не положено на юг, на операцию, которые по призыву, и все дела. А Ромка задумчиво поскреб затылок с отросшими белыми кудрями, исполняясь гордости за себя, сказал замполиту:

— Поеду, чего уж, тащ майор. Только экипажа нет, забоялись ребята. В хороший меня переведите.

Ну и назначили, к вологодским, после переформирования прибывшим в составе 47-й гвардейской дивизии с Мулино. Жить можно, ребята спокойные.

— Слышь, Серя, заведи хоть на пять минут, остыло все к хренам собачьим.

— Ещё чего, — буркнул, не показываясь из-под чуть сдвинутого блина своего люка, мехвод, толстый добряк Серёга, — Керосина осталось — кот наплакал. Слышь, командир, надо на связь выходить как-то… Не то нашему пылесосу на километр горючки хватит.

Михаил вздохнул, в бинокль оглядывал бесконечные поля, исчерченные кое-где оврагами, горбатый обвалившийся элеватор на юге, дальше — переплетение арматуры, бетона и горелого дерева. Давно там всех убили, даже дым не идёт. А теперь ещё останки похоронит весенним снегом, опять примерзнет, потом оттает, пару раз будет перемешано миномётными залпами, и под конец надёжно утрамбуется танковыми гусеницами. Вот и все — следов от той жизни не осталось.

Михаил, привычно скрючившись, всунул обратно в башню прозябшее тело, избитое танковым нутром, богатым на железные хищные загогулины. С безнадежным сожалением потыкал замолчавшую навсегда после попадания радиостанцию, спросил сам себя, а заодно гремящего чем-то внизу, под ногами, в своей норе мехвода, похудевшего за месяц, грустного, с жалобно отвисшими щеками, Серегу:

— Так и не понял, что это прилетело? Не кумулятивное, точно. Снаружи коробки «Реликта» послетали, а не сработали. И дырки нет. Фугас поди какой-то… Вот рация и накрылась. Хорошо еще, вычислитель пушки живой. А то — как бы стрелять?!

— Да по кому нам стрелять-то? — отозвался Сергей, чиркал зажигалкой, закуривал, — Топлива почти нет. Куда хоть ехать? Ты, Миша, вот что — вылазь, да проводку-то, жгуты, проверь еще, пошевели хорошенько. Может, запоет наша шарманка.

— Да уж сто раз, — отмахнулся Михаил, — А думать нечего — на севере город, слышь, вроде, бухает? Или мне блазнит… Километров десять до него. Мы прошли по понтонам через реку вчера вечером, отмахали, говоришь, километров десять оврагами. Около трех ночи ПТУРщики нас с опушки шуганули… Зажгли танк сто первый номер, на девяносто шестом гусля слетела… Мы задом, закрывали их, помнишь? Потом «Верба» орал по радио — отход, мол, «мотолыга» еще экипажи снимала.

— Да помню, помню… Тут нас и накрыли фугасами, либо «Градами». Ну, я и покатил напролом, вниз, через ручей. Зато живы.

— Покатил, да не в ту сторону, — с сожалением погоревал Михаил, натянул опять шлемофон, кряхтел, пристраиваясь, как лучше снова вылезать наверх, не оббивая старые синяки, — Эх ты, Серя-засеря… Увез черт знает куда. Это ж, наверное, фашистский тыл, едрена мать…

Рома-наводчик вдруг, гремя ботинками и коленями, прополз по броне, юркнул в башню, сделал страшное лицо с выпученными голубыми глазами, зашипел Михаилу:

— Командир, слева — двести метров — люди!! Вон, за бугорком. Переползают вроде! Давай крутану башню и фугас досылаю!!! Толстый, не заводи пока! Тихонечко, влупим щас…

Михаил лег животом на влажное темя башни, обшаривал биноклем белеющее под быстро тающим снегом поле. В утренней дымке, перебежками вдоль канавы, за кисеей голых ивовых ветвей, мелькали темные размытые силуэты. Вроде трое. Как раз расчет ПТР. Похоже только, танка нашего они пока не видят. Сережа толстый с утра удачно заглушил свистящий турбиной Т-80 в плотном кусте на обочине.

— Отставить фугас. Башню аккуратно поверни