— Орден тамплиеров был основан до него, — возразил Робер. — Гуго де Пейн, один из первых великих магистров ордена, так много сделал в Святой Земле для укрепления Иерусалимского королевства, что своей славой затмил предшественников. Да, мы в родстве с ним, но в столь же отдаленном, как и с Жизорами. Итак, продолжу. После смерти Гуго де Шомона его вдова Аделаида отдала имение своему родному дяде, Роберу де Пейну. Злые языки утверждали, будто племянница жила с дядей, как жена с мужем. Мало того, когда сын Робера де Пейна, Тибо, после смерти отца вступил во владение замком Жизор, пошли гнусные сплетни, якобы это не настоящий Тибо, а тайный сын Робера и Аделаиды. Доказательством этих мерзких сплетен служило чудесное омоложение Тибо де Жизора, который вскоре после смерти отца в свои сорок четыре года стал выглядеть чуть ли не на двадцать два. Другие злопыхатели уверяли, что Тибо и вовсе продал душу дьяволу, оттого и помолодел. Надо заметить, он и сам давал пищу для таких злопыхательских суждений — открыто отказывался посещать церковь, подвыпив, хулил Господа нашего Иисуса Христа. Рассказывал о Спасителе самые невероятные и злые небылицы: поклонялся старинному вязу, растущему на поле перед Жизорским замком, и называл его «священным Ормусом». Среди крестьян нашлись такие, кто вошел в его секту вязопоклонников, и вместе с ними Тибо устраивал весной и осенью радения с бешеными песнями, плясками и свальным грехом. Так что вы совершили наиблагое дело, ваше величество, что срубили это поганое идолище — жизорский вяз.

— Еще бы! — усмехнулся король Англии, с удовольствием вспоминая битву на Жизорском поле и рубку исполинского вяза.

— Люди прозвали Тибо Жизорским Язычником, — продолжал Робер, — хотя язычество и так заключено в родовом имени у Пейнов[22]. В жены себе Жизорский Язычник взял сорокалетнюю Матильду де Монморанси, женщину необыкновенно пылкую, ежели не сказать — похотливую. Она быстро родила ему сына Гуго, а потом двадцать лет была бесплодной, но зато с каждым годом выглядела все моложе и моложе, и, разумеется, ее очень скоро прозвали Жизорской Колдуньей.

Летописец Амбруаз тайком пнул ногой Робера в щиколотку, так что старый тамплиер чуть не взвыл от боли, но зато мгновенно понял — рассказы о колдунах и ведьмах, отказывающихся от таинства причастия и до старости выглядящих молодо, могут по известным причинам раздражить Ричарда. Ведь его родная мать Элеонора Аквитанская славилась тем же самым.

— Хм… — кашлянул Робер и продолжал свое повествование: — Так вот, как нам всем известно, после славной битвы при Таншбрэ Нормандское герцогство стало принадлежать королю Генри, сыну Вильгельма Завоевателя и вашему, государь, прадедушке. Тогда-то взбалмошной судьбе вздумалось провести границу между Жизорами и их родственниками — межа, разделившая английские и французские владения, прошла как раз через жизорские поместья, причем замок Жизор оказался на английской стороне, а замок Шомон — на французской, вместе с землями семьи де Пейнов. Тогда-то семьи решили укрепить родство, и дочь Тибо Язычника и Матильды де Монморанси по имени Анна была выдана замуж за моего отца, Гийома де Шомона, а моя тетка Тереза вышла за Гуго де Жизора. От брака Терезы и Гуго родился мой двоюродный брат Жан де Жизор.

— Почему же вы говорите, что он вам не родственник? — удивился Амбруаз Санном.

— Просто потому, что я его таковым не считаю, — ответил Робер. — Я вообще сомневаюсь, человеческое ли это существо.

— Не человек? Кто же он? — спросил Герольд де Камбрэ.

— Оборотень, — вместо тамплиера ответил король, — Скажи, Медвежье Сердце, ведь так?

— Вполне возможно, — мрачно отозвался Робер де Шомон. — С младенчества все отмечали в нем некую излишнюю угрюмость. Он улыбался лишь тогда, когда в поле его зрения попадали орудия убийства. Первое слово, которое он произнес, было «волки». Их тогда много развелось в наших краях, и они часто завывали по ночам. Когда родилась его младшая сестра Идуана, он несколько раз пытался прикончить ее, пользуясь тем, что никого нет поблизости. Старая ведьма Матильда де Монморанси оставалась единственной, кто почему-то искренне любил мрачного младенца. Перед смертью она зазвала его к себе, и он оказался единственным, кто видел, как она издохла. Говорят, будто она открыла ему тогда какую-то страшную тайну. Помнится, именно на похоронах колдуньи Матильды я впервые познакомился со своим двоюродным братцем. Он тогда хвастался, что у него есть окаменевший глаз великого Меровея[23], и показывал мне его, хотя, кажется, это был всего лишь шарик из зеленой слюды.

— Глаз Меровея? — усмехнулся Ричард. — Немало о нем ходит легенд. Якобы, если сквозь него посмотреть на какую-нибудь вещь, загадав, чтобы она стала твоей, желание непременно исполнится.

— Я тоже слышал об этом, — заметил Герольд де Камбрэ.

— Вот бы иметь его с собой, идя в Святую Землю, — посетовал король. — Посмотришь на Иерусалим, и он твой. Хотя лучше мы его завоюем сами. Больше славы. А может, Жан де Жизор и впрямь владеет глазом Меровея? Как иначе ему удалось добиться в своей жизни столь многого?

— У него у самого глаз как у Меровея, — сказал Робер. — Ни разу в жизни я не встречал больше такого человека, с такими завидущими глазами. А глаз Меровея у него был ненастоящий, ибо он пробовал смотреть сквозь него на мой кинжал с позолоченной рукояткой, но он ему так и не достался. Первое же наше знакомство закончилось дракой. Правда, потом мы некоторое время все же дружили, но нельзя сказать, что эта дружба была крепкой. Мне всегда внушалось, что я обязан дружить с двоюродным братом, вот я и дружил.

— Я никогда не поддавался подобным внушениям, — молвил Ричард. — Эн Робер, прошу тебя, хватит о детстве.

— Хорошо, ваше величество. Году этак в пятидесятом[24], когда нам было лет по десять, отец Жана погиб при загадочных обстоятельствах. Ходили слухи, будто его навестил гран-саж-дю-Тампль и лично заколол беднягу Гуго за какую-то темную провинность.

— Гран-саж-дю-Тампль? — удивленно вскинул брови Амбруаз. — Кто это?

— Один из великих магистров тамплиерского ордена, — пояснил Робер. — В те времена орден раскололся на несколько орденов. Во главе каждого стоял свой великий магистр, считающий только себя законным и правомочным предводителем славного ордена храмовников. Одним из них был младший брат первооснователя Жизорского замка Рене де Жизор по прозвищу Черная Черепаха. По слухам, он был связан с ассасинами[25]и якобы стоял у смертного одра самого старца горы — шах-аль-джабаля Хасана ибн ас-Саббаха, когда тот испускал свою многогрешную душу в замке Алейк на одной из вершин в Ливане. Преемник усопшего злодея, Бузург-Умид, якобы больше даже, чем Хасан, обласкал старого Рене и впоследствии помог ему добиться высшего поста в ордене тамплиеров. И в ордене Рене стал называться не великим магистром, а великим старцем — гран-саж-дю-Тамплем. Тоже по примеру ассасинов. Он же устроил заговор против Бузург-Умида, посадил на его место его сына Мохаммеда, полностью подчинявшегося Рене. И таким образом ливанские ассасины подпали под власть Черной Черепахи. Этот-то Рене и укокошил Гуго де Жизора. Помню похороны, особенно как сильно воняла в жизорском склепе колдунья Матильда де Монморанси… Б-р-р! Потом в Жизоре был большой рыцарский турнир. Английское и французское рыцарство съехалось в этот замок, волею судеб ставший географическим символом границы двух владений. Турнир носил дружественный характер. Узнав о том, что он предстоит, мы с отцом мигом приехали в Жизор. В те времена отец устроил у нас в поместье богадельню для инвалидов Первого крестового похода. Наслушавшись их рассказов, я мечтал о славе Годфруа Буйонского, а у Жана была золотая фибула[26]с изображением Годфруа. Я выменял ее на свой великолепный кинжал, на который он зарился со дня нашей первой встречи.