К моменту, когда Гийом Ладусет добрался до бара «Сен-Жюс», у него едва хватило сил сделать последние пять шагов и взгромоздить свое костлявое тело на стул возле стойки. Из-под разросшихся бровей он с трудом различил Фабриса Рибу, наводившего чистоту меж бутылок с сиропами.

— Привет, Гийом! — поздоровался хозяин бара. — Хорошо выглядишь. И брюки, кстати, отличные. Новые? Выпьешь чего-нибудь?

— Бокал красного, пожалуйста, — сухо ответил Гийом, который так и не простил Фабрису его предательства, несмотря на то что последний с тех пор ни разу не спросил с парикмахера денег.

— За счет заведения, — сказал бармен, пододвигая бокал.

Гийом молча взял выпивку и перенес к столику у окна. Сделав глоток — и не почувствовав вкуса, — парикмахер уставился сквозь стекло, размышляя, что лучше: кремация или похороны.

— Привет, Гийом! Слыхал про душ?

Гийом оторвал взгляд от Пляс-дю-Марш. У стола стояла Дениз Вигье, бакалейщица.

— Нет, — буркнул парикмахер, но, вспомнив вдруг о манерах, учтиво встал и расцеловал ее в обе щеки.

— Нет? — переспросила она, присаживаясь напротив.

— Нет.

— Да все в деревне только об этом и говорят. Где ты был целый день? Мне сказали, ты сегодня даже не открывал парикмахерскую.

— Я был занят.

— Ты никогда не догадаешься, что удумали эти бездельники из совета, — сказала она.

— И что же? — из вежливости поинтересовался Гийом.

— Ну, ты ведь помнишь, что дождя не было уже очень давно?

— Да.

— Так вот, со следующего месяца нам запрещают принимать ванну и устанавливают в деревне общественный душ! — торжественно объявила Дениз.

— Что, ты сказала, они устанавливают? — не понял парикмахер.

— Общественный душ.

— Мы что, будем принимать душ все скопом? — В голосе Гийома послышался ужас.

— Нет! По очереди. Но они намерены штрафовать всех, кто продолжит принимать ванну.

— И как, черт возьми, они будут это контролировать?

— Бог его знает.

— А где еще они ставят душ?

— Только у нас.

— Только у нас?

— По-видимому, они решили сначала проверить, как все пройдет. Говорят, Амур-сюр-Белль выбрали первой нарочно — из-за той самой переписи. Я слыхала, они до сих пор держат зуб на нашу деревню, а первый инспектор тогда едва не лишился работы.

— Если бы Ив Левек вернул мне мои парики и бороды сразу же после первой проверки, как я его и просил, ничего этого не случилось бы. Коробка провалялась бог знает где несколько недель, а когда он наконец возвратил ее, там все так перекособочилось, что мне было не до смеха. Я ведь потом не продал ни одного парика.

— Как думаешь, где они поставят его? — постаралась вернуть его в настоящее бакалейщица.

Но парикмахеру, душа которого разбередилась воспоминаниями о том, сколько денег он потерял на злосчастной коробке, совсем не хотелось вдаваться в дискуссии насчет места размещения будущего муниципального душа. Он залпом осушил бокал и, забыв поцеловать Дениз Вигье на прощанье, вышел из бара. Вернувшись домой, Гийом улегся в кровать, без еды и вечерней ванны, где и оставался ровно шесть дней четыре часа и девятнадцать секунд. Именно в тот момент парикмахер оторвал голову от подушки и, взглянув в окошко, узрел в отдалении свою матушку, легко узнаваемую по томатной отметине на спине ее бледно-зеленого платья. И именно в тот момент в голову Гийома Ладусета пришла Гениальнейшая Идея.

Гийом ждал, сидя в машине. Чтобы как-то убить время, он опустил противосолнечный козырек и, поворачивая голову вправо-влево, критически осмотрел в зеркальце свое утреннее творение. Результат был действительно превосходный, довольно отметил он про себя. Усы тянулись ровнехонькой линией, чуть выступая за уголки рта, откуда элегантно вздымались двумя симметричными стрелками, кои Гийом, в силу приподнятого расположения духа, сфасонировал градусов на пятнадцать выше обычного. Несколько седых волосков были искусно закамуфлированы специальным черным карандашом. А так и не выветрившийся запах утиного жира сглаживал потрясающий вид кончиков, закрученных настолько тонко, что казалось, на каждый из них можно насадить таракана.

Подняв козырек, парикмахер оглядел салон, придумывая, чем бы заняться. Лизнул кончик большого пальца, стер пятнышко грязи, неведомо откуда взявшееся на приборной доске. Затем достал из кармана бумажный платок и тщательно протер ободок магнитолы. Подавшись вперед, открыл бардачок, заглянул внутрь. И моментально защелкнул обратно, разочарованный скукой его содержимого. Еще несколько минут безучастно глядел перед собой, а затем вздохнул и в пятый раз сверился с часами.

Гийом Ладусет не сердился на Стефана Жолли за то, что последний опять заставлял себя ждать. Это была традиция, которую булочник не нарушил еще ни разу, хотя время отъезда на их совместные утренние рыбалки не изменялось вот уже более двадцати лет. Великодушие парикмахера, однако, не имело ничего общего с всетерпимостью: опоздание для Гийома считалось недостатком почти столь же постыдным, сколь и торчащий из носа волос. Не было оно и простой апатией после стольких лет, проведенных перед домом булочника за оценкой содержимого автомобильного бардачка.

Причина столь удивительной способности Гийома Ладусета прощать своему лучшему другу его беспардонные опоздания в настоящий момент покоилась на заднем сиденье под белым кухонным полотенцем, укрывавшим ее от палящего зноя. Ибо, несмотря на то что соперничество между двумя приятелями во всем, что касалось рыбалки, было поистине жесточайшим, в основе их обоюдной ревности лежал отнюдь не улов, а содержимое их корзинок для пикников. И парикмахер, в то утро прохлопотавший на кухне с пяти часов, был уверен, что уж сегодня победа точно будет за ним.

Неожиданно пассажирская дверца открылась и крепкая волосатая рука поставила на заднее сиденье увесистую, свитую из прутьев каштана корзину. Через мгновение рука исчезла, но тут же возникла вновь, на сей раз с красным кухонным полотенцем, которым бережно прикрыла корзину. В следующую секунду автомобиль накренился на правый бок: ухватившись за крышу и маневрируя задом, булочник втиснул в салон сначала свой внушительный корпус, а следом и голову.

— Привет, — поздоровался он. — Прости, опоздал.

Гийом оглядел друга. После воскресного душа, который Стефан всегда принимал ближе к обеду, закрыв магазин до следующего утра, выглядел булочник помолодевшим как минимум лет на десять, — прежде всего, за счет отсутствия муки в густых черных кудрях. Парикмахер стриг их уже не один год — в обмен на ежедневный свежий багет. Такая система скорее работала в пользу Гийома, поскольку Стефан Жолли удосуживался подставить голову под ножницы парикмахера не чаще чем раз в несколько месяцев.

— Ничего, — ответил Гийом, заводя машину. — Все взял?