— Помилуйте, барышня. Какой Павел Юрьевич, — проговорила она, застыв истуканом над столом, — когда Степанида от нашего барина прошлый год понесла?..

Хватит, хватит с меня загадок.

Бедная Анна забилась в угол, пока я, наплевав на все существующие приличия, традиции и обычаи, быстро ела рагу, наклонившись над столом. Было горячо, я давилась и морщилась, но — вкусно, вкусно, черт побери, и хлеб был воистину хлебом, а не резиной, напичканной для удорожания злаками. Я полагала, что мне кусок не полезет в горло — как бы не так, свежий воздух, молодое тело, если бы еще я проявила хоть какие манеры, потому что так, как я, не ели благовоспитанные барышни.

Но мне было плевать.

За окном резко стемнело, я покосилась — но нет, это не вечер, просто будет гроза. Значит, Лука вернется в ближайшие минут двадцать или не вернется сегодня совсем. Как вариант, на который я бы не очень рассчитывала, он окажется в усадьбе поздно, весь вымокший и продрогший, и вряд ли будет способен внятно ответить мне на вопросы.

— Отец Петр ох ругался, да простит меня Преблагой за хулу, — бормотала меж тем Анна, глядя на меня исподлобья. — Мол, наше дело землю пахать, а не в барские спальни носы совать.

Я сдвинула брови, утерла некрасиво свисавшую изо рта капусту или что-то на нее похожее. По крайней мере, на вкус.

— Так, может, прав отец Петр? — я придала голосу заведомую резкость. Нет, мне было без разницы, с кем замужняя женщина изменяла мужу и от кого она понесла. Сплетни — куда большее зло, и если бы не досужие языки, не зависть, не домыслы, не любопытство, не желание людей покопаться в чьем-то — не всегда и грязном! — белье, не творилось бы многое из того, что твориться и не должно, ни в моем прежнем мире, ни в этом.

У Степаниды могли быть сотни причин искать утешение на стороне. Я не сомневалась, что брак ее с Егором был выгоден исключительно барину — по словам Андрея, Степаниду за Егора отдали и не спросили ее мнения на этот счет. Неудивительно, если вспомнить, что мой отец при устройстве браков между крестьянами мог ориентироваться только на отсутствие между будущими супругами родства. Агрессия мужа, какие-то недостатки, мешавшие ему в отношениях с ней, невозможность развода — если развод здесь существовал, то лишь для таких как я, не для собственности помещика. Степанида могла знать о каких-то наследственных пороках Егора, могла совершенно сознательно планировать родить дитя от любого другого мужчины — вплоть до того, что, вероятно, ее ребенок родился бы свободным. Она могла влюбиться в моего брата! Каким он был?

Я швырнула ложку на стол. Все, что Степанида делала по собственной воле, я допускала и была до конца намерена отстаивать ее право на это. Пусть мой брат отнесся к связи с ней даже не как к интрижке — как к визиту в разгульный дом.

Но не в случае, если ее к чему-то принудили. Не в случае избиения — какой бы повод Степанида ни дала. Гулящая ли она, изменница, ведьма — последнее вряд ли, — я была настолько разъярена, что появись передо мной сейчас злополучный Егор, и я бы дала фору печально известной всем Салтычихе…

— Откуда сплетни, что Степанида от барина понесла? — рявкнула я. Анна обстоятельно отерла руки тряпкой, опустила их, вздохнула, приготовилась отвечать. Я поняла, что к пощечинам она приготовилась тоже.

— Ясно же, барышня, — сказала она таким тоном, словно и в самом деле в ее голову ни разу не приходили сомнения. — Как барин приехали, так она пошла в тяжесть.

Я проглотила тысячи просившихся на язык оскорблений.

— Дура-баба! У нее муж есть!

— Вы, матушка, девица невинная, — хлопая глазами, объявила Анна. У нее появился шанс взглянуть на меня как на дитя неразумное — что она тут же и сделала. — Вам такие страсти-то, ясно, неведомы. Муж-то муж, а что же она столько лет пустая ходила?

Бесполезно было и спрашивать, видел ли кто-нибудь вместе Степаниду и моего брата.

— А зачем ты приказчику соседскому сказала, что Егор Степаниду бьет?

— Так жалко же, барышня.

Я покачала головой. Не думать, что у этих людей своя логика, иначе я просто сойду с ума. Принимать все как данность.

— Хоть оно, барышня, и за дело…

«Хорошая она баба», — уверял меня Лука. Сколько бед в мире от хороших людей — не счесть. Анна и не подумала, как могли повернуться ее слова, если бы Андрей встретил обидчика сестры, если бы — да, может, все еще впереди — эти жалобы дошли до Егора, и да, Андрей ни слова мне не сказал про возможную связь сестры с барином, впрочем, ему об этом неоткуда было знать…

— Еще раз узнаю, что сплетни разносишь, велю высечь и отцу Петру скажу! — пригрозила я.

В местных религиозных книгах обязательно должно быть что-то про грех. И если в них как следует покопаться, то притчу или стих про злые языки я найду обязательно. Пока же я вернулась в комнату, где оставила бумаги, убедилась, что ничего не пропало, отнесла их к себе в спальню и, так как стемнело уже совсем, зажгла свечу.

Кресало я брала в руки с опаской, но оказалось, работает оно не сложнее плохой зажигалки. Теплый огонек задрожал, бросая вызов блеснувшей за окном молнии, а раскат, раздавшийся следом, был как грохот могильной плиты, упавшей на мои чаяния и надежды.

Из-за грозы и своих расспросов я упустила возможность переноса припасов в дом, и сейчас, глядя на то, как первые капли падают на стекло, я подумала — если в амбаре дырявая крыша?.. Да, зимой она могла быть еще хоть сколько-то цела, а что нас ждет завтра?

Я убрала бумаги в бюро и пошла осматривать дом.

Шум ливня снаружи, шелест листвы, потревоженной сильным ветром, гром скрадывали мои шаги. А половицы подо мной скрипели, наверное. Пусто, пусто, пусто… и стекол нет, комнат пять я насчитала в полном упадке и порадовалась: достаточно сухо, здесь можно временно разместить продуктовый склад. Мышей в доме я не заметила. Это было крыло, в котором никто не жил; потом я наткнулась на бывший кабинет и в предвкушении туда влетела, но — единственный лист бумаги, и на том пером начеркана кривоватая голова лошади. Пустой книжный шкаф, поеденное кресло — все же мыши? — половина окна заколочена, а тут стоял когда-то кабинетный рояль… Я не поленилась заглянуть и за шкаф, но и там меня ждало разочарование. Ни единой записки, бумажки, заметки, даже книги — и то ни одной.

Где-то же должен был жить мой брат, подумала я. Он приезжал сюда, где его комната?

Если бы не платье, я на секунду допустила бы мысль, что все мне привиделось, ничего нет — ни помещицы Елизаветы Нелидовой, ни ее крепостных крестьян, у которых страсти кипят похлеще, чем в самом закрученном сериале, ни ведьм, ни загадочного кошеля, ни долгов. Просто я, Вероника Маркелова, бреду по очередной классной «заброшке», прикидывая, как в антураж впишется мой исполнитель с новым клипом, будущим хитом. И свеча у меня в руке потому, что так легче проникнуться духом эпохи…