Почему бы мэру не пригласить любого чернильщика из городской администрации?»

В мои мысли врывается музыка и приветственные возгласы толпы. На площади царит праздничное настроение. Солнце светит, в синем небе ни облачка. Всего неделю назад мэр Лонгсайт привёл меня сюда и показал всем как военный трофей. И тут же сам упал, залитый кровью.

«А потом он поднялся, забыла? – тихо напоминает голосок в моей голове, и я вздрагиваю. – Это обман, хитрость, – убеждаю я себя. – Но как он это сделал?»

Джек Минноу подходит и останавливается рядом с Обелем.

«Вот бы узнать его тайну. Он слишком силён, и мне слишком страшно».

Когда в окружении телохранителей прибывает мэр, двери распахиваются, и я едва не падаю навзничь от криков толпы.

На площади возвели помост, по его сторонам установили огромные колонки. Всюду, куда хватает взгляда, алый бархат. Похоже, намечается что-то важное.

Сначала выходит мэр со стражами, за ним по пятам ‒ Джек Минноу. А нас с Обелем и Мел Карл и другие охранники оттесняют к боковой двери. Через неё мы и выходим, часто моргая на ярком свету. Мы за сценой, толпа нас не видит, однако нам достались лучшие места на этом спектакле. Я не упущу ни единой детали, даже если очень захочу.

Джек Минноу подходит к микрофону, установленному у внешнего края сцены, точно посредине. Он просит тишины:

– Граждане Сейнтстоуна! Прошло совсем немного времени, с тех пор как всё изменилось. – Тёмные глаза Минноу рыскают по толпе. – С тех пор как случилось чудо. – Толпа сдавленно охает в унисон. Значит, они видят в этом чудо. – У вас наверняка есть вопросы. И наш лидер пришёл, чтобы на них ответить. Раскройте ваши сердца и умы – вы услышите новое слово от нашего великого вождя. Он, единственный из живущих, победил смерть!

Толпа ревёт, и я отступаю на полшага. Жители Сейнтстоуна всегда были в плену очарования Лонгсайта, но это что-то новенькое. Восхищение, безумное поклонение. Он стал их спасителем, воплощённым божеством. Люди смотрят на него с исступлённым обожанием.

Мэр Лонгсайт стоит неподвижно, как статуя, впитывает восхищение, одновременно жестом умоляя о тишине. Люди не умолкают, но стоит мэру произнести первые слова, как на площади воцаряется тишина.

– Вам многое пришлось вынести по моей вине, – произносит Лонгсайт. – Я с трудом представляю себе ужас, который вы испытали совсем недавно при виде вашего лидера в крови, павшего на площади от удара убийцы. – Из толпы доносится гул, грозный, разрастающийся. – И всё же, друзья мои, я жив. – Гул превращается в крики радости, и Лонгсайт благодушно оглядывает собравшихся. – Вы дали мне новую жизнь! – восклицает мэр. – Предки говорили со мной. Они увидели вашу веру и преданность и вознаградили вас. Наступает новая эра – время надежды, перемен и побед!

Толпа вновь взрывается приветственными криками, а я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Мел. Она хмурится – если Лонгсайт разговаривал с предками, ей он должен был сообщить об этом первой.

Мэр снова обращается к слушателям:

– Стиснутый в когтях смерти, я услышал голос, и он передал мне послание, очень ясное и простое. Я мечтал поделиться с вами новым откровением. Однако мне пришлось дождаться подходящего момента. Мне было ниспослано новое учение, а в нём – добрые вести для всех нас.

Рядом со мной замирает Мел, затаив дыхание. Мэр выжидает. Тишина множится, разрастается.

– Вы благочестивые люди, – наконец говорит мэр. – И всё же в вашей жизни есть страх. Вы боитесь, что однажды всех ваших меток окажется недостаточно. Что, несмотря на все наши знания и учёность, грехи нас настигнут. А что, если я скажу вам: «Впереди вас ждёт лишь мир, и я могу спасти вас, отпустить грехи до судилища, очистить ваши души»? Вы мне поверите? Пойдёте ли вы со мной, чтобы насладиться этой благословенной свободой?

В моей груди рождается предательская надежда, как червь, выползающий из трупа.

«Да, – думаю я. – Пусть будет ясность: план, указатели и чистая дорога».

Знай наверняка, что меня запомнят, а моя душа будет достойна вечности, я бы ухватилась за такую возможность обеими руками и ни за что не упустила бы её. Я вижу, как эта надежда сияет в глазах каждого на площади. Страждущие рты открываются в благоговейном трепете, готовые получить щедрый подарок, который предлагает им мэр Лонгсайт.

Я с трудом сглатываю подступивший к горлу ком. Яд бывает сладок, будто мёд, но всё равно убивает.

«Подожди и посмотри, что будет, Леора, – напоминаю я себе. – Потерпи».

– Что тяготит вас? – спрашивает мэр Лонгсайт и молчит так долго, что мне кажется, ему и не нужен ответ. – Мы ставим знаки на телах, чтобы освободить наши души. Но разве вы не чувствуете, как тяжелы чернила на коже, те, что говорят всем о вашем коварстве и обмане? Не чувствуете, как тяжело струится кровь по жилам?

Мэр бросает взгляд на левую руку – его кожа чиста, на ней нет ни единой метки наказания. Люди в толпе смотрят на свои руки, пересчитывают метки. Своим особым рассеянным взглядом из-под ресниц я смотрю на тех, кто стоит неподалёку.

У охранника справа на бицепсе вычернены имена детей. Я ясно вижу, как ему стыдно за то, что недавно он грубо накричал на сына.

У женщины в первом ряду на ключице татуировка – ряд драгоценных камней. Когда-то она украла браслет у родной сестры.

Мы все виновны.

Помню, как Обель говорил о метках и нашей жизни: «Не бывает плохого или хорошего, чёрного, белого или даже серого. Есть разноцветные полосы, и они складываются в нечто удивительное и прекрасное для каждого». Однако, оглядываясь вокруг, я вижу лишь топливо для огня во Дворце правосудия. Повсюду на коже запечатлены тайные грехи.

Эти души не заслуживают поминовения в вечности. Эти души не стоят спасения.

Мы виновны. Нас будут судить. Мы получим то, что заслужили.

«Нет, Леора, – говорю я себе, стряхивая оцепенение, в которое вогнал меня Лонгсайт против моей воли, – ты не просто листок со списком пороков и добродетелей. Знаки на коже не расскажут обо всём. Они не скажут и половины правды».

Я оборачиваюсь к помосту. Лонгсайт кивает кому-то, и двое охранников выводят на сцену человека.

«Это сцена, – напоминаю я себе, – обыкновенная сцена. Театр».

Измождённый мужчина дрожит от страха. Широко раскрытыми глазами он оглядывает толпу, его подбородок нервно дрожит. Мужчину подталкивают к мэру, и Лонгсайт отступает на шаг, давая пленнику подойти к микрофону с другой стороны.

– Как тебя зовут? – спрашивает Лонгсайт.

В его глазах таится улыбка.

– Филипп. Ф-филипп Ноулз, – склонившись к микрофону, произносит человек.

– Ты заключённый из тюрьмы Сейнтстоуна. Скажи