Многие социологи в дальнейшем поддержали и развили эту идею Дюркгейма, указывая на то, что время — это «социальнокультурная конструкция, поддерживающая координационные усилия людей в мире и координацию их деятельности» (Goudsblom, 2001, p. 20), и что «измерение времени в своей основе зависит от организации и функций группы»(Sorokin and Merton, 1990 [1937], p. 60). С этой точки зрения, различные общества (или разные группы внутри одного общества) с различными моделями социальных взаимодействий будут иметь разное восприятие времени, сталкиваясь с различными коллективными потребностями. Некоторые исследователи распространяют этот функционалистский анализ даже на «девиантные» темпоральные культуры, также существующие в интересах всего общества. Например, в 1960‑х годах Льюис и Роуз Козеры (Lewis Coser and Rose Coser) пришли к выводу, что хотя, на первый взгляд, нежелание латиноамериканцев из низших классов постоянно работать и планировать свою деятельность противоречит ориентированной на будущее темпоральной культуре США, это может быть удобным для сохранения классовых различий, необходимых для стабильности в обществе, и уменьшает конкуренцию в достижении высших статусных позиций (!) (Lewis Coser and Rose Coser, 1990 [1963]). Многие до сих пор ссылаются на «классическую» работу Юлия Рота (Julius Roth) о пациентах туберкулезного диспансера, в которой он показал, что люди имеют психологическую потребность в «расписаниях» для структурирования течения времени и придания ему значения. Рот также пришел к выводу, что пациенты создают собственные групповые нормы для понимания того, сколько времени занимает каждый этап лечения, и рассматривают собственный прогресс в лечении «скорее в терминах такого этапного времени, а не с точки зрения изменений, происходящих в их собственных легких» (1963, p. 15; см. также: Frankenberg, 1988). Таким же образом рабочие могут создавать искусственные темпоральные структуры для уменьшения монотонности скучной работы (Roy, 1990), тогда как отсутствие темпоральных структур порождает разрушительный эффект: известное исследование австралийской деревни в 1930‑е годы, где почти все мужчины были безработными, показывает, что они потеряли целеустремленность, ходили намного медленнее, чем до этого, питались не вовремя или забывали делать это (обсуждается в Johada, 1988).

Между тем, антропологи рассматривают изменения социального времени как центральную проблему для объяснения функционирования общества. Действительно, «проблема времени» была одной из основных для такой дисциплины, как антропология, с самого начала ее существования (Greenhouse, 1996, p. 9). Важные исследования Малиновского аборигенов острова Тробриан в 1920‑е годы и племени Нуэр Эванс-Причарда в южном Судане в 1930‑е показали, что время в «традиционных» или «примитивных» обществах понимается и измеряется в зависимости от природных процессов (таких, как фазы луны), повседневной деятельности (таких, как время приема пищи) или других конкретных событий (таких, как «перед большой бурей»). В подобных обществах историческая память близка к мифу, будущее рассматривается как продолжение настоящего, часть вечного цикла, а не как открытое к инновациям и изменениям. Таким образом, Эванс-Причард обнаружил, что в отличие от современных западных обществ Нуэр не имеют слов для абстрактной концепции времени или ресурса, существующего независимо от их деятельности, который можно измерить и потом использовать. Их жизни не были структурированы никаким внешним распорядком, и они не нуждались ни в каких других часах, кроме «крупного рогатого скота и распорядка его выпаса»; он пришел к выводу, что в этом «Нуэр повезло» (Evans-Pritchard 1940, pp. 101, 103; см. также: Malinowski, 1990 [1926-27]). Недавно Эдвард Холл (Edward Hall) (1989) предложил различать «монохроническое» время, в котором события рассматриваются как дискретные, отдельные элементы, и «полихроническое», где многочисленные события происходят одновременно. Он утверждает, что первое характерно для Северной Европы и США, второе — для Средиземноморья, Латинской Америки и Ближнего Востока. Холл также подчеркивал, что монохроническое время носит искусственный характер и что во всех обществах полихроническое (названное им также женским временем) распространено в домохозяйствах.

От традиционного времени к времени модерна

Идея о том, что «другие» общества имеют отличную взаимосвязь со временем, чем «наше собственное», исследована в многочисленных современных исторических работах, которые сходятся в том, что важные изменения в отношении времени в западных обществах между 15‑м и 19‑м веками совпали с распространением капитализма и фабричного производства; это часто обосновывается как сдвиг от традиционной к современной темпоральной культуре (см., к примеру, Thompson, 1999 [1967] и Thrift, 1988, 1990; общий обзор и критику см.: Adam, 1990, 1995, 2004; Nowotny, 1994; Macnaghten и Urry, 1998). В соответствии с этими исследованиями, традиционное время базировалось на естественных ритмах времен года и делах, которые нужно было делать: люди просыпались с первыми лучами солнца, ложились спать, когда наступала тьма, занимались работой в соответствии с временем года и отдыхали так же. Это был «вечный», вневременный цикл, их отношение ко времени было местечковым, связанным с делами, сезонным и повторяемым.

С развитием капитализма и индустриализацией это традиционное время постепенно начинает исчезать, заменяясь временем модерна. Последнее было связано с выплатой заработной платы рабочим не за исполненные отдельные задания и вид работы, но за то, как долго длится их рабочий день. Час и его длина были стандартизированы для нужд механического производственного цикла и максимизации прибыли, а не с сезонными изменениями или индивидуальными наклонностями, пожеланиями работников (см.: Thompson, 1999 [1967]). Поэтому коммерциализация труда была связана с овеществлением времени и зависела от распространения убеждения, что время — это абстрактный, поддающийся количественному выражению делимый ресурс, который можно продать и купить. В таком смысле время стало равноценно деньгам, и так же может быть инвестировано, потрачено, накоплено. Действительно, Макс Вебер, подыскивая цитату для выражения «духа капитализма», остановился на словах Бенджамина Франклина: «время — это деньги», сказанную им для объяснения начала промышленной революции (Weber, 1965 [1904-05], p. 48).

Для того чтобы превратиться в деньги, время должно быть измерено; становление времен модерна требовало развития более точных способов его измерения и оценивания. Как и в более ранних обществах, время в средневековом обществе могло быть измерено с помощью солнечных, песочных и водяных часов; его публично объявляли с помощью звона церковных колоколов, а строгая временная дисциплина была распространена во многих монашеских орденах. Тем не менее, только с распространением механических часов в конце 13‑го века время начало измеряться точно и надежно, поощряя научное изучение его как отдельного феномена, существующего независимо от человеческого сознания. Около 1687 года, когда была опубликована книга «Математические начала натуральной философии» (лат. Philosophiae Naturalis Principia Mathematica) Исаака Ньютона, большинство церковных приходов уже имели часы также на соборах и небольшие механические часы стали доступны обывателям. Это упростило принятие людьми концепции времени Ньютона как объективного, измеряемого, делимого и независимого от опыта наблюдателей, их деятельности, восприятия и памяти. Отношение