Было тихо.

Я устал прислушиваться, подумал и осторожно вернулся к клавиатуре с мышкой. Но нормально общаться, играть или изучать передовую культуру было не то что невозможно, но как-то позорно, типа в мокрых штанах у доски стоять. И кого волнует, что они мокрые от опрокинутого компота.

Я отъехал от компьютера и попытался подумать о том, что происходит с мамой – и с папой, кстати. Никогда они такими не были. Или были? У людей, по себе знаю, бывают нервные периоды, у женщин особенно. Даже Дильке время от времени от мамки доставалось, ни за что и по полной. Про меня и говорить нечего. Но мамка все-таки приходила извиняться потом, к тому же папа вмешивался и как-то все разруливал. И наоборот, когда папа беситься начинал – такое бывало пару раз, – его мама быстро устаканивала.

С другой стороны, он спит ведь – вот и не вмешался.

Ну и мы спать ляжем.

Я встал, с досадой хлопнул висящей на спинке кресла ветровкой по кровати, аккуратно повесил одежду на место и пошел умываться.

Уснул я на удивление быстро, даже наушники нацепить не успел.

А проснулся рано, внезапно и тревожно. Резко сел на кровати, выкинув руки перед собой, повел ими в стороны, озираясь так, что голова закружилась. Вокруг никого не было. Была знакомая комната и темнота, чуть отжатая красным глазком телевизора и зелеными вспышками из-под компьютерного стола, где притаился роутер.

Сердце бухало прямо в голове и немного в горле, мешая дышать даже мелко и часто. Я глотнул, во рту было кисло, вытер слюну с губ, несколько раз вдохнул-выдохнул и попытался вспомнить разбудивший кошмар. Снова задохнулся, зажмурился, сильно помотал головой и решил не вспоминать.

На кухне еле слышно бурчал холодильник, по карнизу редко щелкали капли, завтра совсем потеплеет. Я лег и закрыл глаза.

В глаза сразу упала спина в красной кофте.

Я удержался от вскакивания и жестко сказал себе: ну и что. Кофта, подумаешь. Мамина же. Она ее сто раз надевала, только последний год разлюбила – поблекла, говорит. Не хватало одежды бояться. Давай еще папиными носками напугаемся или Дилькиными колготками.

Помогло. Кофта превратилась в красный шар вроде закатного солнца, он покачался на краях век, совсем потемнел и стек теплым комом ниже глаз. Я тихонько начал опрокидываться следом, но что-то не пускало.

В туалет я хотел, вот что.

Я полежал, надеясь, что обойдется. Фигушки. Вздохнул, сел, встал и пошаркал к туалету.

Если бы я свет не включал, все было бы тихо, спокойно и, наверное, быстро. Но я включил – как уж нам без света-то. И когда выходил из ванной, краем глаза заметил за приоткрытой дверью в Дилькину комнату красное пятно. Вернее, короткую красную полосу, выхваченную отсветом. Я застыл с протянутой к выключателю рукой. Медленно поднял голову, всматриваясь, и прошептал:

– Мама.

Никто не ответил.

Сердце снова прыгнуло в горло. Я трудно сглотнул, осторожно повернулся на опорной ноге – сам как дверь. Вытянутая рука уперлась и медленно протолкнула дверь в Дилькину комнату. Если бы дверь заскрипела, я бы заорал. Но я и так чуть не заорал.

Мама стояла у Дилькиной кровати спиной ко мне. В красной кофте и длинной темной юбке, которую я вообще не помнил. Стояла и смотрела – но, кажется, не на Дильку, а на стену: голову прямо держала. Дилька дрыхла, разметавшись, как всегда, – подушка у стенки, одеяло в ногах.

Можно было уходить – мало ли о чем мама может думать над постелью любимой дочки. Но я медлил. Не знаю почему. Как-то не так мама стояла. Мама так обычно не стоит.

– Мам, – сказал я погромче.

Мама не шелохнулась, а через несколько секунд пришла в движение. Да еще какое.

Она плавно развела руки в стороны, растопырила и снова собрала в острые клювы пальцы – очень длинные и худые, никогда не обращал внимания, – и, сломавшись в пояснице, стала плавно наклоняться над кроватью. Упражнение выполняла, что ли: руки в стороны, ноги и спина прямая, начинаем наклон – и-и р-раз. Сгибаем локти, пальцы к подбородку – и-и два-а.

А на три что будет, механически не подумал даже я, а как будто увидел эту мысль, выскочившую в окошко старинной игры. И неожиданно сказал хриплым чужим голосом:

– Мама, я пить хочу. Где вода у нас?

Громко сказал.

Но она опять не услышала. Так и оставалась в очень неудобной позе. Я видел только юбку и растопыренные локти, и то смутно, темно ведь.

Я, судорожно вздохнув, собрался гаркнуть еще какую-нибудь глупость. Ну или просто заорать. И тут мама резко повернулась ко мне – видимо, на одной пятке, и быстро так, я вздрогнуть еле успел. И снова застыла, уже лицом ко мне. Вернее, макушкой – лица-то я не видел, волосы висели, поблескивая, как шелковое полотенце.

– Я воду найти не могу, – пробормотал я, давясь непонятным ужасом.

Мне почему-то представилось, что сейчас мама сделает со мной что-то очень страшное.

Мама плавно поставила корпус вертикально, прижала ладони к лицу, развела волосы вверх и по сторонам, уронила руки вдоль бедер и в два летящих шага вышла из комнаты. Я даже шарахнуться не успел, а она меня ни длинным пальцем, ни краем взметнувшейся юбки не зацепила. Только воздух прошипел коротко. Обошла, щелкнула выключателем ванной комнаты и скрылась в спальне.

Я с трудом вышел из столбняка, шагнул назад, уперся в стеночку и сполз по ней на пол. Ноги уперлись в противоположный плинтус – коридор узкий, – это было хорошо.

Я не мог ни о чем думать и не мог ничего понимать. Голова работала на вдох-выдох и быстрые зырканья в сторону спальни, откуда не доносилось ни звука, и Дилькиного окна – за ним тоже щелкали капли.

Я долго так сидел, ноги затекли, а спина замерзла. Наконец встал, медленно, так же по стеночке и в такт каплям, прошел к себе. Хотел лечь, но вместо этого поднял одеяло, закутался в него, не отрывая взгляда от коридора. Стонуще вздохнул, почти не устыдившись этого, и пошел в Дилькину комнату.

Это она теперь Дилькина, а всегда была моя. В прошлом году родители решили нас с Дилькой расселить и поставили мне диван в зале. У компа. Кто бы еще против был. Я и сейчас был не против. Я очень «за» был. И хотел там, у компа, и спать. И почему я вообще должен…

Вот эту мысль, «почему я вообще должен», я устало шарахнул дубиной по верхушке и отвалил в сторонку. Разостлал на полу одеяло – широкое, хватит и чтобы укрыться. Лег, упершись ногами в прикрытую дверь, накрылся половинкой одеяла и стал слушать щелканье по карнизам, Дилькино сопение и молчание со всех остальных сторон от всех остальных людей.

Так и уснул.

Я проснулся от звонка в дверь – и стукнулся головой о стул. Не потому, что проснулся, конечно. Я ночью Дилькин стул над головой поставил, не знаю уж зачем, а теперь вот вскинулся на звонок. Зашипел, испуганно лег обратно, соображая, рывком отодвинул стул подальше и сел, потирая лоб и оглядываясь.