— На коня! И моли бога, чтобы он не оставил нас! Ухватись за меня покрепче! Ведь лошадь может и не выдержать!

Едва Мишю проговорил это, как лошадь, получив в бока два сильных удара ногами и сдавленная могучими коленями седока, понеслась во весь опор; животное, казалось, угадало своего хозяина; за какие-нибудь четверть часа лес остался позади. Мишю, выбиравший все время самую короткую дорогу, выехал на опушку, откуда были видны освещенные луною башни сен-синьского замка. Он привязал коня к дереву и поспешил взобраться на холмик — с него открывался вид на всю сен-синьскую долину.

Замок, на который Марта и Мишю смотрели несколько мгновений, производит среди этого ландшафта чарующее впечатление. Пусть он не замечателен ни размерами своими, ни архитектурой, все же он не лишен некоторой археологической ценности. Это старинное здание XV века построено на пригорке и опоясано широким и глубоким рвом, еще наполненным водой; оно сложено из булыжника, но ширина его стен достигает семи футов. Простота его красноречиво повествует о суровой и воинственной жизни феодальных времен. Этот поистине первобытный замок состоит из двух обширных красноватых башен, соединенных длинной вереницей жилых помещений с окнами, каменные переплеты которых напоминают грубо высеченные виноградные лозы. В замок ведет наружная лестница, построенная посередине здания; она заключена в пятиугольную башню с маленькой дверцей под остроконечной аркой. Нижний этаж, переделанный внутри при Людовике XIV, а также второй — увенчаны огромными крышами, которые прорезаны окнами с лепными фронтонами. Перед замком — широкая лужайка, на которой недавно срубили деревья. По сторонам въездного моста расположены две сторожки, в которых живут садовники; домики отделены друг от друга жиденькой и простой, по-видимому современной, оградой. Справа и слева от лужайки, разделенной пополам мощеной дорожкой, находятся конюшни, хлевы, амбары, сарай, пекарня, курятники, людские; все это помещается, как видно, в развалинах двух флигелей, некогда составлявших одно целое с нынешним замком. В стародавние времена этот замок, вероятно, был квадратным и укрепленным с четырех углов; его охраняла огромная башня со сводчатым крыльцом, у подножья которой, на месте теперешней решетки, был подъемный мост. Две толстые башни, конусообразные крыши которых сохранились, и вышка средней башни придавали всей усадьбе своеобразный вид. Колокольня такой же древней церковки возвышалась в нескольких шагах от замка и вполне гармонировала с ним. Лунный свет играл, сверкая и переливаясь, на всех его крышах и башнях. Мишю смотрел на это барское жилище с таким выражением, которое совершенно сбило с толку жену: лицо его стало спокойнее, выражало надежду и какую-то гордость. Он окинул пристальным взором горизонт, прислушался к тишине; было часов девять, лунный свет заливал опушку леса, холм же был освещен особенно ярко. Это, видимо, показалось Мишю опасным; он спустился вниз, вероятно, боясь, что его увидят. Между тем ни единый подозрительный звук не нарушал безмолвия прекрасной долины, опоясанной с этой стороны Нодемским лесом. Трепещущая, разбитая усталостью Марта с нетерпением ждала, что после столь необычной скачки наконец наступит какая-то развязка. Чему ей приходится служить? Доброму ли делу или преступлению? В эту минуту Мишю склонился к уху жены.

— Ступай к графине де Сен-Синь, скажи, что тебе необходимо переговорить с ней; когда она появится, отведи ее в сторонку. Если ты убедишься, что никто не может вас услышать, скажи ей: «Мадмуазель, жизнь ваших двоюродных братьев в опасности. Человек, который объяснит вам, как и почему, — ожидает вас». Если она испугается, если не поверит, скажи: «Они участвуют в заговоре против первого консула, а заговор раскрыт». Себя не называй, — нам ведь не доверяют.

Марта взглянула на мужа и спросила:

— Значит, ты на их стороне?

— Ну так что же? — ответил Мишю насупившись; он принял это за упрек.

— Ты не понял меня! — воскликнула Марта, схватила широкую руку мужа и бросилась перед ним на колени; она припала к его руке, целуя ее и заливая слезами.

— Беги, поплачешь потом, — сказал он и обнял ее в бурном порыве.

Когда шаги Марты совсем затихли, у этого железного человека показались слезы на глазах. Он сомневался в Марте, зная убеждения ее отца; он оберегал от нее свои тайны; но тут благородный и цельный характер жены внезапно раскрылся перед ним, так же как и величие его характера только что предстало перед нею. От чувства глубокой униженности, которое вызывается падением человека, чье имя ты носишь, Марта перешла к восторгу, внушаемому его славой; и переход этот совершился столь мгновенно, что было от чего закружиться голове. Терзаемая страшным волнением, она — как сама потом ему призналась — шла от их дома до замка словно по терниям, но теперь ей казалось, будто она вдруг вознесена на небо и пребывает там в сонме ангелов. А он-то всегда думал, что ей не дорог: ее грусть и замкнутость он принимал за недостаток любви, редко бывал дома, предоставлял ее самой себе и всю свою нежность обратил на сына; теперь же он вдруг понял, что означали слезы этой женщины: она проклинала роль, которую ей навязали ее красота и отцовская воля. И вот в самый разгар грозы счастье блеснуло перед ними, словно молния своим чудеснейшим огнем. И оно действительно промелькнуло молнией! Каждый из них думал о десяти годах взаимного непонимания, и каждый винил в этом себя одного. Мишю стоял неподвижно, опершись на карабин и положив голову на руку, в глубоком раздумье. Подобные минуты искупают все горести даже самого горестного прошлого.

В голове Марты проносились тысячи мыслей, схожих с теми, что волновали ее мужа, и сердце ее сжималось от сознания опасности, нависшей над Симезами, ибо она поняла все, даже кто эти двое парижан; лишь одного она никак не могла уразуметь: зачем мужу понадобился карабин? Она понеслась, как лань, и вскоре вышла на дорогу, ведущую к замку; вдруг ей послышались сзади мужские шаги, она вскрикнула, но широкая ладонь Мишю тотчас же закрыла ей рот.

— С холма я заметил, как вдали сверкнули серебряные галуны на шапках. Войди через брешь у рва, между конюшнями и башней Барышни; собаки на тебя не залают. Проберись в сад, кликни молодую графиню в окно, скажи, чтоб она велела оседлать лошадь да чтоб вывела ее в ров. Я буду там; но сначала я разузнаю, что замышляют парижане, и придумаю, как бы от них ускользнуть.

Опасность надвигалась с быстротой лавины, ее надо было предотвратить во что бы то ни стало, и это окрылило Марту.

Франкское имя, общее Сен-Синям и Шаржбефам, — Дюинеф. Сен-Синь стало прозвищем младшей линии Шаржбефов после того, как однажды, в отсутствие отца, пять его дочерей, все на редкость белокурые, защитили родительский замок, чего от них никак нельзя было ожидать. И вот один из первых графов Шампанских пожелал с помощью этого красивого прозвища сохранить память о знаменательном событии на все то время, пока будет существовать их род. После этого своеобразного воинского подвига все девушки в семье были преисполнены гордости, хотя, пожалуй, и не все были белокуры. Последняя из них, Лоранса, являлась, вопреки салическому закону[18], наследницей и титула, и герба, и ленных владений. Король Франции подтвердил указ графа Шампанского, по которому титул и имущество могли передаваться в этой семье и по женской линии. Следовательно, Лоранса была графиней де Сен-Синь, а будущий муж ее должен был принять ее имя и герб; на гербе этом значились в виде девиза вдохновенные слова, сказанные старшей из пяти сестер в ответ на требование сдаться: Умрем с песнею! Лоранса, достойная этих прекрасных героинь, отличалась особой белизной, которая казалась печатью судьбы. Под ее тонкой и упругой кожей просвечивали мельчайшие голубые прожилки. Пышные белокурые волосы чудесно гармонировали с ее темно-синими глазами. Все в ней пленяло. Но в этой хрупкой девушке с тонким станом и молочно-белым лицом жила душа бесстрашная, как душа мужчины, одаренного сильным характером; однако никто, даже самый проницательный наблюдатель, не разгадал бы сущности этой девушки при виде ее кроткого, слегка удлиненного лица, в профиль смутно напоминавшего профиль ягненка. Ее исключительная кротость, хоть и полная благородства, казалось, доходила до глупости овечки. «Я похожа на задумавшегося барана», — иногда говорила она шутя. Лоранса была неразговорчива и казалась не то чтобы мечтательной, но какой-то вялой. Однако стоило произойти чему-нибудь исключительному, как таившаяся в ней Юдифь сразу же пробуждалась во всем своем величии, — а таких случаев, к несчастью, в жизни Лорансы было немало. В тринадцать лет, после уже известных событий, она осталась сиротою в городе, где еще накануне высилось одно из самых замечательных зданий XVI века — особняк Сен-Синей. Господин д'Отсэр, ее родственник, назначенный ее опекуном, поспешил увезти наследницу в деревню. Этот достойный дворянин-провинциал был страшно напуган смертью своего брата, аббата д'Отсэра, которого наповал сразила пуля в ту минуту, когда, переодевшись крестьянином, он собирался бежать. Опекун не имел возможности защитить интересы своей питомицы: двое его сыновей находились в армии принцев, и каждый день, при малейшем шуме, ему чудилось, что арсийские власти идут арестовать его. Гордая тем, что она выдержала осаду и что природа наделила ее исторической белизной предков, Лоранса презирала мудрую робость старого дворянина, надломленного проносившейся бурей; она думала только о славе. И она смело повесила в убогой гостиной Сен-Синя портрет Шарлотты Кордэ[19], увенчав его гирляндой из мелких дубовых веток. При посредстве верного человека она вела переписку с близнецами, невзирая на закон, который грозил за это смертной казнью. Посланец, тоже рисковавший жизнью, доставлял ей ответы. Со времени трагедий, разыгравшихся в Труа, Лоранса жила лишь ради торжества монархии. Здраво разобравшись в характерах г-на д'Отсэра и его жены, она убедилась, что это люди безупречно честные, но слабые, и исключила их из круга своих интересов; Лоранса была слишком умна и по-настоящему добра, чтобы осуждать их за нерешительный характер; она обходилась с ними ласково, мягко, сердечно, но не посвящала их ни в одну из своих тайн. Ничто так не развивает выдержку, как необходимость постоянно скрытничать в своем семейном кругу. Достигнув совершеннолетия, Лоранса предоставила старичку д'Отсэру ведать ее делами и впредь. Лишь бы хорошо ухаживали за ее любимой лошадью, лишь бы горничная Катрина была одета со вкусом, а грум Готар опрятен, все прочее мало тревожило графиню. Ее помыслы были направлены к слишком возвышенной цели, чтобы она снисходила до таких дел, которые в иные времена, несомненно, занимали бы ее. К нарядам она была вполне равнодушна, да ведь и кузенов не было подле нее. У Лорансы была зеленая амазонка для прогулок верхом, простое платье с безрукавкой, расшитой позументом, для прогулок пешком да шелковое домашнее платье. Маленький грум Готар, ловкий и отважный пятнадцатилетний паренек, всегда сопровождал ее, а она почти не бывала дома; она охотилась на всех гондревильских угодьях, и ни арендаторы, ни Мишю никогда не возражали против этого. Она превосходно ездила верхом, а на охоте показывала чудеса ловкости. Во всей округе ее всегда, даже в годы Революции, звали просто Барышней.