всего, служила ей кухней, указала на деревянный стул, а сама села напротив. Я молча обвела комнату взглядом, заметив пучки трав, развешанных вокруг, и разные емкости с чем-то, к чему я не хотела бы прикоснуться. Побоявшись любопытствовать, я опустила взгляд. Все вопросы вдруг куда-то испарились, и в голове стало пусто-пусто. Молчание затягивалось шнурком на моей шее. И когда воздуха стало катастрофически мало, и я подумала, что сейчас потеряю сознание, старуха внезапно нарушила тишину:

— Я знаю, что тебя привело сюда. Не трясись. Но раз уж ты пришла, то и вопросы задавать тебе.

Я понимала, что тянуть время нельзя, но и нужный вопрос никак не хотел приходить на ум. В конце концов я решила спросить напрямую:

— Я пришла узнать о фавнах. — Мой сдавленный голос выталкивал по слогу через стучащие зубы. Не в моих силах было различить, из-за холода это или из-за страха.

— Неправильные вопросы задаешь, красавица. Не это тебе нужно знать. Поэтому отвечать я на это не стану.

Я и сама знала, что сейчас, в этой глуши, я думала не только о фавне. Мне открылась возможность узнать все, что я хочу, а не просто потешить любопытство. Но я не решалась задать тот самый, главный вопрос. Вопрос о родителях. Потому что очень боялась получить ответ. Не тот, который хотело сердце. Тот, который убьет всю надежду и веру в людей.

Старуха что-то прошамкала беззубым ртом и отошла к печи. Взяв откуда-то сверху свечку и пучок травы, она снова села напротив меня и приказала:

— Поджигай. — Из скрюченных ведьминых пальцев в мои руки упали огниво и лучина.

Только с третьей попытки у меня получилось зажечь свечу, и неровный, дрожащий свет разогнал будто живые тени по углам избы. Я уставилась на ведьму, и теперь мне удалось получше ее разглядеть: она была не то что старая, она была древняя. Весь ее вид, от сухих рук до седых и безжизненных волос, говорил о том, что она прожила больше сотни лет. Только глаза казались на удивление живыми, а взгляд цепким, оценивающим, знающим о тебе все.

Я повела плечами, стряхивая с себя озноб, старуха зажгла пучок травы от свечи и, не отводя от меня взгляда, прошептала какие-то слова. Что именно — разобрать не вышло, но голова закружилась пуще прежнего, а перед глазами начали плясать мошки.

Велия гипнотизировала меня взглядом, а я уплывала куда-то далеко из этой комнаты. Я цеплялась пальцами за стол, но этого было мало. Меня неумолимо затягивало в черную воронку.

Мое сознание плыло, как будто я видела сон. Вокруг осталась только темнота. Чей-то шепот вел за собой вдаль. Я пошла за ним и вдруг услышала другие голоса:

— Какая же ты крошка, Мади! Мы так тебя ждали…

Голос был мне не знаком, но казалось, будто бы я его знаю. Меня окутало теплом, когда я услышала его, и тоска по капле начала разъедать душу.

Далее я услышала мужской голос, тоже как будто знакомый:

— Чудесная девочка, ты станешь Великой!

И напев колыбельной унес голос в темноту.

Я шла дальше, не видя ничего, и вдруг со всех сторон начали слышаться крики, будто через толщу воды. Запах гари забивал нос, становилось трудно дышать.

— На нас напали…

— Берегись, спасайся…

— Защити нашу дочь…

— Убить короля!

Я дергалась при каждом возгласе, и в попытках спрятаться побежала вперед, но в темноте за что-то зацепилась и больно упала. На ощупь подо мной была сырая земля и листья. Я слышала детский плач и женский крик: «Умоляю, только не моя дочь, спаси ее!»

Еще секунда, и дикий страх за неизвестного ребенка и женщину накрыли меня с головой так, что я потеряла сознание.

Очнулась я от легкого похлопывания по щекам. Открыв глаза, я увидела над собой старуху. Сама же я лежала на полу. Поднявшись, я попыталась сесть на табурет и выдохнула:

— Что это было? Я слышала голоса. Кто были те люди? — Страх, что стискивал грудь, понемногу отпускал.

— Это было твое прошлое. — Старуха села напротив и спокойно проговорила дальше: — Ты увидела ровно столько, сколько нужно, чтобы была возможность идти в будущее. Как видишь, тебя не бросали твои родители, и ты должна найти путь домой. Но будь осторожна — за тобой по пятам ходит смерть. Чудо, что ты до сих пор не попала в ее костлявые руки. Приглядись, рядом с тобой тот, кто лишь с виду хороший парень. Душа же у него чернее ночи. Его руки и несут ту самую смерть. Спасти тебя может только вера. Верь своему сердцу, а не глазам, и ты спасешься.

На какое-то время воцарилась тишина.

Велия устало прикрыла веки и прошептала:

— А теперь иди. Я устала. Надеюсь, мы еще встретимся.

Она с жалостью посмотрела на меня и снова закрыла глаза. Заснула?

Уже у порога меня догнал тихий шепот:

— Спаси того, кто однажды спас тебя.

— Спасибо, Велия.

Не став больше ничего говорить, я вышла из избы и остановилась. Взглянула на небо и увидела россыпь звезд над кронами деревьев, что тянулись вверх и шумно приветствовали ночь. Страх отступил, оставив место лишь тревоге и тоске. Душа плавилась как свеча: они не бросали меня, я была им нужна! Слова старухи прорвали броню, которую я выстраивала всю свою жизнь, и хлынули безудержными слезами, стекая по щекам мокрыми дорожками. Я сделала пару шагов от порога избы, скользнула спиной вдоль ствола яблони и громко расплакалась. На меня обрушилось цунами нерастраченной любви, вся печаль брошенного ребенка. Бесконечно одинокого ребенка, который думал, что никому не нужен. Я ревела, громко подвывая, и не могла успокоиться. Тоска по материнскому теплу разъедала душу. Там, в темноте, я почти вспомнила ее прикосновения и любовь. Вспомнила ее страх за меня, и мое сердце сжалось от нового прилива горя.

Неизвестно, сколько я ревела, свернувшись клубочком под яблоней, но когда почувствовала чье-то прикосновение к плечу, даже не нашла сил испугаться. Я подняла опухшие глаза на гостя, проморгалась и прошептала:

— Киро…

Новая волна слез накрыла меня, когда я увидела жалость и неподдельные переживания в глазах фавна. Он молча подхватил меня на руки и понес через лес в сторону дома. Я же благодарно прижалась мокрой щекой к его голой груди и пыталась остановить поток слез. Никто из нас не проронил ни слова, пока мы не дошли до речки, что неугомонным течением шумела за нашим домом. Фавн поставил меня на ноги, продолжая обнимать. Его дыхание грело мне макушку, а