И все залились поросячьим визгом. В этот момент я увидела Накончина. У него было ЧУЖОЕ лицо. Он не подошел ко мне, не поздоровался. ОН ТОЖЕ СМЕЯЛСЯ.

Вот тут я и почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног и как (просто на глазах!) платье, которое так понравилось маме, становится коротким. Наверное, в этот миг я росла.

И ни одна душа не поинтересовалась у меня, как дела, как я закончила полугодие, как я вообще живу! Правда, на вечере были не все. Но на что мне все!

Однажды я прочитала где-то:

«Печаль ее была так велика, что в сердце не нашлось места для слёз». В моем сердце в тот день не осталось места слезам. Есть такая песня, казачья, Жанна Бичевская пела: «Тронулся поезд – и рухнулся мост…» Вот сейчас рухнулся мой мост.

А на следующий день я узнала, что Васипов убежал из дома. Волова позвонила. По цепочке. И с места в карьер начала тарабанить, что теперь он пропал без вести. Добавила еще, что когда Серафима ей про это сообщала, она чуть не разрыдалась.

Я так и не поняла: кто чуть не разрыдался – Серафима или Волова. Волова – приличный путаник, у нее с логикой совсем никак, поэтому я кинулась звонить Серафиме.

Оказывается, у Васипова была невыносимая жизнь. Иногда мать пропивала совсем всё. Тогда он ходил собирал по канавам бутылки и сдавал их. Это со зрением-то минус шесть!

А в школе! От возмущения я вся дрожала. Я рассказала Серафиме, как его доводила Эллочка.

А Серафима грустно спросила:

– А ты подошла хоть раз к Валере? Поговорила с ним?

НЕ ПОДОШЛА И НЕ ПОГОВОРИЛА. И я поняла, какой никчемной и сырой жизнью я жила. Как червяк. Я думала только о себе. Я тоже эгоистка. Почище Ганны. Только она на почве счастья. А я на почве краха.

На следующий день мы все собрались в школе. Весь класс явился, хотя были каникулы. Мы пытались разработать план поисков. Гущенко всё время суетилась. Алевтина сидела молча и думала. Туполев тоже соображал чего-то, а потом брякнул:

– Может, надо обойти морги?

Слонов дал ему по шее. Волова заревела, Пожарская закричала. А Слонов двинулся к двери, бросив на ходу:

– Просто станем обходить вокзалы. Может, он спит под скамейкой?

Я рванулась за Слоновым, за мной Алевтина и Гущенко. Остальные тоже поплелись следом. Мы обошли все вокзалы, но под скамейками не было никого, кроме бомжей.

В первый день занятий после каникул Васипова привели какие-то тетки (по виду – из детской комнаты милиции). Но, к несчастью, на алгебру. Васипов стоял понурый, сгорбленный, с жалким рюкзачком. А Эллочка начала:

– Говорят, Васипов, ты от моих «колов» убежать решил? Так от них не убежишь. Работать над собой надо. «Кто не работает, тот не ест». Что бы ты ел, интересно, в деревне?

Он, оказывается, в деревню хотел убежать. В заброшенную.

Мы все замерли. А Васипов с трудом выдавил из себя:

– Рыбалкой бы кормился.

Эллочка фыркнула:

– Лучше бы ко мне заглянул перед дальней дорогой! Я бы тебе яблоко дала. Или апельсинку. А лучше – гречу.

Тут я сорвалась:

– Правильно говорить: «апельсин». И вы не смеете, не смеете Васипова унижать!

И Гущенко за мной:

– Не смеете!

И Туполев, и Слонов…

Это был настоящий бунт.

А потом мы узнали, что в школе гремел педсовет и Майя Филимоновна бросила Эллочке в лицо: «Вы не педагог! Вы – гастролерша!»

Казалось, после такого всё должно было измениться. Эллочка и правда поутихла, но никуда не делась.

– Педагога уволить в середине года можно только в архикриминальном случае, – разъяснила мама. – Замену-то не найти. Сама же она не уйдет.

Такая, как Эллочка, сама точно не уйдет!

Вот и не ушла.

А позже Васипова устроили в интернат.

Газету я выпускала теперь в одиночестве. Но что поделаешь, видно, это мой удел. В старую школу меня больше не тянуло. Она отпала от меня, как изношенная шкурка ящерицы.

И стихи больше не сочинялись. Засохли на корню.

Зима выдалась длинной и дождливой. Алевтина выращивала у себя на кухне помидоры. Мне нравится запах их зеленых стеблей. Они пахли горько, как мимоза. Это аромат чего-то несбывшегося.

Майя Филимоновна объясняла, что материки движутся вследствие теории литосферных плит, другими словами – мобилизма. Если исходить из этой теории, Европа может уплыть в Африку. Не за один день, конечно, но всё равно ничего хорошего.

Гигантские плиты-горы подныривают одна под другую и поглощаются мантией Земли. Саша даже поежилась: «Брр-р, просто американский триллер какой-то!» Она попыталась представить себе эту мантию – на 70 километров внутрь земной коры, рядом с раскаленным ядром..

Мальчишки хором загудели, оживились – они любят триллеры. А Саше отчего-то Васипов представился: что он там делает в интернате? Другая теперь у него жизнь, отдельная от них.

Хотя, если разобраться, он всегда был на расстоянии от общества. Поглотила его судьба, как мантия Земли – малую песчинку.

Румянцева вздохнула. Тяжко, на весь класс. Коровы так вздыхают на лугу, в душный полдень. Священные животные, между прочим. Пусть и не на нашем лугу, а в Индии. Но всё равно.

С Румянцевой всегда так. К теориям нормальные люди подходят с точки зрения ума, холодно вникают и анализируют. А Саша всё через чувства… Буквально всё!

– С точки зрения чувства сейчас даже замуж никто не выходит, дурашка, иначе не будет всё о́кей! – поведала Саше на днях Инка Пескарик.

Инка до Саши стала снисходить, поэтому иногда жизни учит. У Инки-то как раз всё о́кей. И с мозгами, и с внешностью, и с денежными средствами. Только красота ее чересчур четкая, словно на приборе выверенная, ничего лишнего. Пластика как у змеи. Да и говорит она всегда в растяжку, шепотом, точно шуршит словами.

Но Васипов, должно быть, недаром Саше привиделся в ее мрачных фантазиях.

После физики появилась Серафима, их классная, и, сияя, внесла предложение:

– Кто хочет увидеть Валеру Васипова? Школа дает автобус, и мы едем в его интернат с концертом. Путь не ближний: интернат почти за городом. Но желающих от уроков освободим. Желающие, поднимите руку!

Ну что за вопрос? Факт, все едут! Кто это в наше время от выходных отказывается? Генка Метлищев вызвался даже на баяне сыграть. Вот номер! Кто бы мог подумать, что он на дуде игрец!