Проснулся рано поутру:

Явилось озарение.

Вскочил скорее я к перу…

Готово, вот, творение:

Про День Победы Бог просил

Меня скорей запомнить.

Я многих строк не уловил.

Вот удалось что вспомнить:

Отец мой с Запада пришёл,

А мать привёз с Востока.

Войну с японцами прошёл,

Вернувшись издалёка.

И не вина его ведь в том,

Что был он белорусом,

Да западным ещё при том.

К тому же не был трусом.

Ведь установка всем была,

Чтоб западных на Запад

Не посылала та война.

Для них Восток был опыт.

Вернувшийся в Москву герой

С медалью «За отвагу»,

Им не считал себя, порой

Читая войны «сагу».

А символом её в Москве,

Как в подсознанье русский,

Всегда считал отец везде

Вокзал свой Белорусский.

И в память об отце своём,

О тех, кто был «на поле»,

Продолжу и в стихе моём

Я о вокзала доле.

Платон решил первое стихотворение назвать «Ночное озарение», и под общим названием «Дилогия о Победе» объединить его со вторым стихотворением.

Белорусский вокзал

Лишь один к девяти.

Не начало начал,

Но начало пути.

Белорусский вокзал

Хоть не мал, не велик,

Ты не лестницей шпал,

А Победой велик!

Белорусский вокзал,

От тебя шли пути…

Верно их указал,

Раз к Победе вели.

Белорусский вокзал

После чёрных годин

Ты нам путь указал

По прямой на Берлин.

Белорусский вокзал

В ту лихую пору

Всех на подвиги звал,

Отправлял на войну.

Сколько дальних дорог

И нехоженых троп

Только наш лишь народ

И осилить то смог!

Белорусский вокзал,

Символ мужества ты.

Женских слёз ты познал,

И мужской красоты.

Сколько верных сынов,

Белорусский вокзал,

И мужей и отцов

Ты на фронт посылал?!

Сколько верных мужчин,

Белорусский вокзал,

В дни жестоких годин

Ты у женщин отнял?!

Скольких вдов, матерей,

Белорусский вокзал,

И сестёр, дочерей

Похоронкой встречал?!

Бесполезно прождавших,

Белорусский вокзал,

И родных потерявших,

Ты за что наказал?!

Белорусский вокзал!

Возвращались с пути,

Кто Победу ковал,

В орденах на груди!

Через множество бед,

Белорусский вокзал,

Ты итогом Побед

Сам в истории стал!

«Белорусский вокзал»!

Защемило в груди.

Можешь стать, я познал,

Ты… началом пути!

Вскоре, недолго думая, Платон отправил их по электронной почте в редакции газет «Литературная газета» и «Красная звезда».

А светлым утром началась Пасха. Проснувшись, Платон увидел на столе крем «Ксения» и опять подумал об очередном странном совпадении.

Он не стал рассказывать о происшедшем ночью жене, сразу окунувшись в её праздничную стряпню. В этот раз Платон ощутил необыкновенное, ранее им неощущаемое чувство праздника и внутреннего удовлетворения, словно от выполненного долга. Он даже начал шутить по поводу невольно увиденного по телевидению старого фильма «Сказка о царе Салтане»:

– «А куда царевна-лебедь дела свои пёрья? И почему она в трусах? Так у лебледей не принято!».

– «Запиши это в роман!» – откликнулась Ксения.

– «Зачем?».

– «Чтоб люди смеялись до колик и умерли бы от смеха!».

– «Так чтоб от смеха умереть, нужна его эскалация, смех за смехом!» – объяснил писатель-юморист

– «Так у тебя, наверно, так и есть?!» – не без оснований предположила жена.

Вскоре Платона поздравили по телефону с Пасхой:

– «Иисус воскреси!».

– «Что-о!? Опять?! Это кто ж его всё время убивает?!» – не успел он спуститься на землю, оставшись на прежней ноте.

В понедельник выздоровевший Платон вышел на работу, предварительно утром с удовольствием поплавав в соседнем с домом бассейне, и слегка подсадив горло. На работу он пришёл вовремя, в прямом и переносном смыслах, так как после обеда Алексей уже привёз коробки и настоящий аврал начался. А вечером Платон закрыл больничный.

Следующие вечера они с Ксенией ездили в высотку на Котельнической и помогали Варваре с Егором наводить порядок в квартире. Мужчины передвигали мебель, кое-где что-то прибивали и перевешивали, кое-что циклевали, шпаклевали и подкрашивали. Уже поздними вечерами свояки совместно ужинали, предвкушая скорую встречу с Вячеславом.

А в четверг Надежда традиционно угостила коллектив по случаю дня рождения своего сына Алексея, на этот раз двадцатилетия.

– «Платон! Ну, как тебе шампанское? По-моему, хорошее!».

Платон, отпив глоток, поморщился, и, не потакая в этот раз начальствующей дуре, ответил ей:

– «Да-а! Говно самое настоящее! По тому, как его Лёшка тихо, без хлопка открыл, уже было ясно – дрожжевой напиток от… чирьев, в общем, Сульфурйод!».

Через минуты начальница попыталась взять реванш у пересмешника:

– «Ну, ты, наверно, коньяк пить не будешь!».

– «Нет! Пора идти работать!» – не дал он ей этого, доставив удовольствие в другом – в своём отношении к срочной работе.

Так что до конца недели Платон трудился ударно, хотя от чего-то получил неожиданное расстройство желудка.

С приведением в порядок старой квартиры в высотке, великолепная в своём порыве, четвёрка без спешки управилась за неделю. И к 10 апреля всё было готово для приёма долгожданного гостя, который опять задерживался, но на этот раз по причине, ставшей всем понятной чуть позже.