Ах, дорогой бармен! Вот уже мигает, как волжский бакен, левый глаз просветителя Профанова, и зал дружно начинает коронный куплет:

— Как, Юрий Цезаревич? Неужели вы не слышали, что наш Профанов собирается осуществить удивительный замысел, не имеющий аналогов в мировой практике?

— Удивительный? — загорается Подстаканников. — А ну!

— Жена — всегда помеха большому деянию, — просвещает Фома Ильич. — Поэтому я намерен осуществить свои грандиозные планы далеко от дома. В подражание великому Колумбу.

— Вы намерены осуществить длительное путешествие под парусами? — догадывается один из его соседей по столику.

— Да, нечто в этом роде, — подтверждает колдыбанский лектор. — Но, само собой, я пойду дальше Колумба, гораздо дальше. Мое путешествие будет не на паруснике — это уже не сенсация. Не на дирижабле, не на вороном коне — это тоже не хитрость. Я собираюсь обойти вокруг света пешком. И опять-таки не просто пешком, а с колдыбанской изюминкой. Если конкретно — босиком.

— Поразительно! — разевает рот зал. — Ну в кедах, ну в валенках, ну в калошах на босу ногу… Но чтобы совсем босиком! Вокруг света! Даже вообразить невозможно.

— Считайте, что я уже без пяти минут новый Колумб, — заверяет Профанов. — Я не только представляю, но и вычислил, как все это будет. С точностью до метра у меня запланировано, на какой широте я натру мозоли на пятках. На какой долготе они заживут и затвердеют. В какой точке земного шара пятки станут совершенно железными. Я буду демонстрировать их в качестве наглядного пособия во время своих просветительских лекций. Да-да, путешествие будет не развлекательным, а просветительским. Я собираюсь нести в интеллектуальные массы Европы и Азии новую философскую истину. Хватит жить по закону древних: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Времена меняются. Колдыбанцы ничего не знают и ничего… не хотят знать. Эта истина гораздо шире и гораздо глубже.

У Юрия Цезаревича аж шевелятся уши.

— Вы имеете в виду плавучку «Парус»? — вспыхивает он. — Да, про нее я ничего знать не хочу. Как пить дать!

— Вот именно, — соглашается Профанов. — Давайте.

Все уже у барной стойки. Юрий Цезаревич наполняет стаканы…

— За колдыбанского Колумба! — звучит его тост.

Ульк!

И опять знаменитая шапка удержалась. Разве что нос седым Жигулям утерла.

В следующий раз Подстаканников интересуется, когда же наш великий путешественник собирается в путь, и слышит, что не сейчас.

— Пятки тренируете? — догадывается Юрий Цезаревич.

— Нашли проблему, — возражает Профанов. — Это у древних было что-то не так с опорно-двигательным аппаратом. Слышали, наверное, про уязвимую ахиллесову пяту… Но мы-то, колдыбанцы, на это дело не слабы. Раз, два — и только засверкали пятками.

— Что же вас удерживает дома?

— Возник тонкий и важный вопрос политического свойства, — разъясняет Профанов. — В какую сторону отправляться: на запад или на восток? Вы же знаете, между Востоком и Западом извечно существуют трения. Как говорил один известный философ-поэт: Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись. Пойдешь на восток — обидится Запад. Двинешь на запад — возмутится Восток. Я не хотел бы обострять международную обстановку своим необдуманным шагом.

Без пяти минут Колумб вздыхает:

— Придется, видимо, подождать, когда Запад и Восток сойдутся вместе. Как дать пить?

— Никак! — восклицает решительно бармен. Но уже мигает левый глаз учителя Молекулова.

— А вот мой выдающийся замысел способен примирить Запад и Восток и даже Север и Юг, — заявляет Самсон Сергеевич. — Я покушаюсь на теорию относительности великого Эйнштейна. Что значит «все относительно»? Я прихожу к выводу, что корифей ошибался, и всего лишь потому, что не удосужился побывать в Колдыбане. Здесь он мог бы легко убедиться в том, что многое в природе как раз абсолютно. Например, абсолютно пустые прилавки магазинов. Абсолютно темные переулки. Абсолютно злые собаки. Такие наблюдения позволяют мне выдвинуть революционную теорию абсолютности.

— Невообразимо! — захлебываются пораженные земляки нового светоча науки.

— Ну почему же? — скромно замечает ниспровергатель Эйнштейна. — Для меня тут дел — всего на пять минут. Я даже уже точно знаю, на какой странице научных энциклопедий будет описано мое сенсационное открытие. На той, где «Мо» — по фамилии автора. И где «Ку», потому что теорию абсолютности я хочу сформулировать следующим образом: «Куда ни кинь — все абсолютно клин». Коротко и ясно. По-ломоносовски.

Стаканы наполнены.

— За колдыбанского Ломоносова! — восторженно предлагает буфетчик.

Ульк!

Седые Жигули того и гляди сами снимут шапку в знак восхищения…

Через неделю кредитор будущего анти-Эйнштейна просит отчет о проделанной работе.

— В чем загвоздка? — интересуется Юрий Цезаревич. — Наверное, для экспериментов нужны сверхсовременные лаборатории, уникальные установки, целый штат испытателей?

— С этим как раз нет никаких проблем, — отмахивается Молекулов. — Закон абсолютности «Куда ни кинь…» доступен в эксперименте любому, от академика до второгодника. Кидать можно где угодно, куда угодно и абсолютно все, что попадет под руку. Более того, я выдвигаю дерзкую версию, что кидать можно абсолютно из любого положения. С разбегу, с упора, через плечо, через бедро и даже через пень-колоду… Но…

— Но? — беспокоится за судьбу выдающегося открытия Подстаканников.

— Но что скажет директриса Рогаткина? — чешет затылок оппонент великого физика. — Она скажет, что теперь ей абсолютно ясно, кто является идейным вдохновителем тех безобразников, которые закидали окурками школьный туалет, причем ладно бы пол, а то еще и потолки. Из-за этих потолков Рогаткина готова кинуть меня насчет повышения категории и оклада. А повышением, сами понимаете, не прокидаешься…

— А кредитом — тем более! — по-заячьи суетливо подхватывает наш бармен и спешит закруглить тему: — Так что больше свои прожекты вы мне не подкидывайте.

Это сказано прямо-таки с ослиной категоричностью, но Юрий Цезаревич, кажется, забыл про выдающиеся музыкальные таланты старшего лейтенанта милиции Самосудова. Демьян Иванович смело опровергает известное изречение насчет того, что музы боятся пушек и в их присутствии помалкивают. В Западной Европе и Москве, может, и боятся. В «Утесе» — ничего подобного. Вон она, «пушка», в кобуре участкового. Но музы никак не хотят молчать, их так и подмывает откровенничать.

— Если откровенно, — говорят музы устами Самосудова, — были и серьезные сомнения. Возможно ли превзойти таких музыкальных гигантов, как Бах, Гайдн, Бетховен, которых совершенно заслуженно называют непревзойденными? Кажется, невозможно. Но вдохновение властно приказывает дерзать. Для военного человека приказ есть приказ. Сейчас я вынашиваю дерзкий творческий замысел. Цель его — превзойти гигантов Баха, Гайдна, Бетховена. Как в отдельности, так и вместе взятых.