— Вот чего бы не жениться ему, а, Зоя Ивановна? — спрашивали соседки Прухину, но уже тогда, когда она вышла на пенсию и стала попроще в обращении, и вроде как ближе к ним.

— Да был он женат, — отмахивалась от них она, — был, да толку с того не было. Жили у нее в квартире год, она все из него пыталась веревки вить, детей не завели, да и разошлись. Я ему и сказала: «Возвращайся домой, Виталик, хватит, нажениховался».

— Ага, ага, — кивали соседки в глаза, а за глаза говорили совершенно другое:

— Небось лезла старуха в молодую семью, такая мимо не пройдет, чтобы не сказать что-то.

— Да и не помню я никакой свадьбы у Прухиных, врет, наверное.

— А может он этот, ну что по телевизору показывают? — спрашивали одни.

— Не может быть, те артисты все сплошь, а он, как и его отец, токарь на заводе, — отвечали им другие.

Виталий Антонович тем временем жил, лысел, дряхлел, и перестал окончательно рассматриваться всеми немногими наивными женщинами, вдовами и разведенными на их улице, как объект внимания, а перешел в категорию бесполую и вневременную, такой себе еще не дед, но уже и не мужчина, нечто непонятное.

Сад у Прухиных был просто загляденье, предмет зависти всех соседей. Его еще старый Прухин заложил, выкорчевав подчистую все деревья, насаженные еще его родителем. Сажал не бездумно, бессистемно, а очень внимательно, подбирая сорта. Постригал деревья правильно, сформировал им красивые кроны, и получился не сад, а конфетка. Зоя Ивановна это все дело не любила, сама в квартире выросла и грядками не занималась.

— Что хочешь делай, меня, главное, не трогай! — говорила она мужу.

Вот они с сыном и вырастили сад. И теплицу построили. Но не такую, как у соседей, лишь бы было и каждый год новый полиэтилен покупай на нее, а настоящую, как стеклянный дом.

— Сделай и мне такую, Егорыч! — как-то попросил их сосед, Вихоткин. Тот был бригадиром в экспериментальном цеху, а жена его, Люська, работником торговли, так что деньги водились, но старый Прухин отказал и вариантов не оставил. Поэтому такая теплица была только у них, Прухиных.

Дядя Коля стоял, опершись на клюку, и курил в сторону забора, чтобы жена не учуяла. Смотрел на Прухинский сад, на теплицу, думал, вот как оно так бывает, что у умелого отца и сын таким умелым вырос. На небе начали проступать звезды, папиросу дядя Коля докурил, стало ему совсем зябко. Поежившись, эх, не греет старые кости уже никакая теплая одежка, он развернулся и, стараясь не напрягать больную ногу, неспеша пошел к дому. В этот момент в теплице на мгновение загорелся и погас свет. Но в эту самую секунду стал виден силуэт Прухина. В этом не было бы ничего особенного, если бы в руках у того не было кастрюли. Что, спрашивается, делать человеку с кастрюлей в теплице? Может, зашел Прухин овощей на салат нарвать, ну сразу и кастрюлю захватил, чтобы удобно было нести обратно. Точно! Но если бы свет случайно загорелся еще раз, то можно было бы увидеть, что в теплице нет ни Прухина, ни кастрюли. Как сквозь землю провалились! Но свет в этот вечер больше не загорался.

Глава 1. Надя. За четыре года до этого

Домой идти совершенно не хотелось. Мать там пьяная, отчим не лучше. То, что с утра уже глаза себе залили, можно было не сомневаться — вчера пенсия за Надиного отца пришла. Пенсия как бы Наде положена, это же ее отец умер, но её получает мать, и ни копейки с той пенсии Наде не перепадает. Но ничего, через четыре года закончится их лафа, будет ей восемнадцать, и если к тому времени мать с отчимом не сдохнут, то тю-тю, плакали их денежки. Надя сидела на остановке и глазела по сторонам. Вон мужик какой-то остановился на своих красных «Жигулях», поднял капот и ковыряется внутри. На таких машинах уже мало кто ездит, разве что совсем пенсионеры, а этот вроде как не старый, одет только чудно: рубашка в клеточку застёгнута под самую шею, как у пай-мальчиков на старых фотографиях, брюки странного коричневого цвета, немодные совершенно, и сандалии такие, как еще в прежние, советские времена носили. Образ странного дяденьки дополняла стрижка, которую бы можно было бы назвать «под горшок», если бы ветер не растрепал его жидкие бесцветные волосёнки по выпуклому лбу. Мужик покопался еще немного в машине, закрыл капот и поехал куда-то. Надя осталась сидеть.

Сегодня был у нее неприятный разговор в школе с завучем. На самом деле, только Елизавета Павловна к ней нормально относится, переживает, остальным на Надю наплевать. Но от ее переживаний Наде все равно не по себе, неприятно, чувствует она свою ущербность, что ли, за остальных мама-папа переживают, а за нее только Елизавета Павловна. Надю прямо с урока к ней отправили. Она одернула на сколько могла юбку, застегнула пару верхних пуговиц на блузке, не хотела огорчать пожилую женщину, и пошла.

— Садись, Надя, — указала ей на стул напротив своего стола. Вот тоже, все к ней по фамилии, Фомичёва да Фомичёва, а Елизавета Павловна только по имени. Надя села, заложила ногу за ногу, а потом подумала, и села по-другому, плотно сведя ноги вместе, так лучше, только юбка предательски опять поползла вверх. Елизавета Павловна кинула быстрый взгляд на Надины коленки, но ничего не сказала.

— Надо поговорить.

Надя не испугалась, вроде бы ничего такого плохого не делала, оценки, как всегда, ну что могло случиться еще. Физик что ли нажаловался? Он в последнее время краснеет как помидор, стоит ей к нему обратиться, ну или сесть за партой посвободнее. Одноклассники ржут как кони, физик совсем малиновый становится, ну и понятно, уроку конец. Но завуч завела совершенно другой разговор.

— Как ты видишь свое будущее, Надя? — неожиданно спросила она.

Вот тебе и на! Как она может видеть свое будущее? Будет учиться, в школу ходить, потом свалит из дома, поступит в институт. Какие еще могут быть варианты?

— Я вот что подумала, — тем временем продолжала говорить завуч. Она встала у окна в пол оборота к Наде, и уставилась куда-то вдаль, — может, тебе стоит пойти в колледж дизайна? Ты рисуешь хорошо, шьешь, и тебе будет легче, и маме поможешь? Как ты на такое смотришь, Надя?

Надя вначале и не сообразила, о чем это она, но потом до нее дошло:

— В швейное ПТУ? — переспросила она