Жас потянуло к нему, как тянет железные опилки к полюсу магнита. Никогда раньше с нею не случалось ничего подобного, и такая реакция собственного тела ее удивила и напугала.

Ей тогда было четырнадцать. Гормоны кипели в крови, а уж что творилось с воображением! Первый раз мальчик до такой степени привлекал ее и будоражил. К тому же он эстетически соответствовал ее представлению о юных греческих героях, легенды о которых она читала в школе.

Жас, подобно многим ровесницам, была не очень уверена в себе. При встрече с мальчиками она замыкалась, испытывая смущение, и больше, чем когда-либо, осознавала свою непривлекательность. Миленькой в привычном смысле этого слова она никогда не была. Каштановые тугие локоны свешивались на лицо – будто змеи Медузы Горгоны. Слишком длинная шея. Слишком крупный нос. Глаза цвета тусклой зелени – не искрящиеся, скорее, задумчивые. Она казалась старомодной и совсем не напоминала девушек с телеэкранов и журнальных обложек. В музеях, куда ее водила мать, Жас узнавала похожие черты на картинах прерафаэлитов: томные женщины, средневековые сюжеты, яркие краски…

Но Тео посмотрел на нее не с пренебрежением, а с любопытством. И Жас заметила на его щеках густой румянец. Такой же, как на своих собственных. Захваченная врасплох, она отвернулась. И бросилась бежать.

Две недели Жас и Тео молча бродили друг около друга кругами. Два подростка, которые хотят познакомиться, но стесняются. Как многие школьники их возраста. Только дело происходило не в школе – а в психиатрической клинике в Швейцарских Альпах, где лечили пограничные состояния, шизофрению и неуравновешенность.

Пациентов не запирали. Не было охранников. Здесь проходили курс лечения только подростки, не отличавшиеся буйным поведением. Персонал клиники всячески способствовал тому, чтобы пациенты заводили друзей и участвовали в совместных мероприятиях. Если их поведение не вызывало нареканий, им разрешалось в свободное от процедур время ходить на прогулки, плавать, играть друг с другом в теннис.

Однако любовные отношения были под запретом. Равно как алкоголь, сигареты и наркотические препараты. Посылки и письма досматривались на предмет контрабанды.

За первое нарушение ждал суровый выговор. Последующие приводили к запрету прогулок и прочим ограничениям режима.

Тео нарушил все существующие правила. Но долгое время об этом не знал никто, кроме Жас.

Он твердил, что, соблюдая правила, чувствует себя узником. Поэтому никогда не предупреждал персонал клиники о намерении прогуляться: шел якобы в библиотеку и, никем не замеченный, выпрыгивал из окна на задворки здания. А когда возвращался, приносил наркотики: обычно марихуану, а иногда кое-что посильнее. Давал кухонным работникам такие взятки, что они не могли устоять, – и имел неограниченный доступ к сигаретам и алкоголю.

До его появления Жас была образцовым пациентом. Нарушать правила никогда даже не приходило ей в голову. Их встреча все изменила. Поскольку девочка находилась в клинике уже несколько месяцев и пользовалась определенным доверием, первые эксцессы – нарушения комендантского часа – никого особо не встревожили.

Сначала не встревожили…

Дорогая Жас!

С того лета, когда мы встретились, прошло много времени. Странное было лето. Больше всего я сожалею о том, что, покидая Бликсер Рат, не узнал твою фамилию – вообще ничего о тебе не узнал. Все эти годы я пытался тебя разыскать, но не представлял, как это сделать. В наиболее мрачные мгновения жизни я даже сомневался, была ли ты на самом деле – или это просто еще одно наваждение прошлого.

А теперь к делу. Я живу на острове Джерси, в доме предков вместе с двумя пожилыми тетушками, сестрами деда. У меня здесь художественная галерея, доставшаяся в наследство от матери. Еще полгода назад я был женат и счастлив в браке. Потом моя жена трагически погибла. Детей у нас не было.

Пытаясь справиться с потерей, я находил утешение в чтении. Отдавал книгам все свое время. Копался в семейной библиотеке, следил за поступлениями в местный книжный магазин.

Почему я пишу это письмо…

В том магазине я наткнулся на твою книгу. Оказывается, ты исследуешь мифы. Книга замечательная; она напомнила о том лете, которое мы провели в Бликсер Рат. А еще дала мне недостающий ключ – твою фамилию. Но, даже зная ее, я не смог выяснить, где ты живешь, не нашел твой почтовый адрес. Поэтому я пишу тебе через Малахая. Не знаю, почему такой простой способ не пришел мне в голову раньше. Может быть, оттого, что раньше необходимость найти тебя не была такой острой, как сейчас.

Две недели назад в семейной библиотеке в книге XIX века я обнаружил письмо. Оно написано в 1855 году образованным джентльменом и содержит предположение, что существуют доказательства тех сказаний о друидах, которые ты упоминаешь в своей книге.

У меня есть основания полагать, что рисунки, которые мы делали в клинике, связаны с этой загадкой. Каменный круг, помнишь? Трудно поверить, но на рисунке в том письме XIX века – тот же круг.

И поэтому я приглашаю тебя. Согласишься ли ты приехать на Джерси и помочь мне с поисками доказательств? Это было бы…

– Ну, как ты?

Жас подняла глаза.

В дверном проеме стоял Малахай. Даже в домашних брюках, шелковом халате и бархатных шлепанцах он представлял образец элегантности. И совсем не напоминал человека, неожиданно уснувшего в кресле.

– Я проснулся, а тебя нет.

Жас кивнула.

– Мне… Мне не спалось.

Она не стала говорить о спазмах. Вот будь он медиком… Но нет, и тогда не стоило бы, пожалуй. Не такое уж сильное у нее кровотечение. Вот и нечего. Жас заставила себя выбросить из головы мысли о возможных последствиях. Она справится сама. Чуть позже, посидит в одиночестве и справится. А сейчас нужно разобраться с письмом.

Малахай покосился на ее кружку, затем на графин с бренди, неровно поставленный на полку, и спросил:

– Я посижу с тобой, не возражаешь?

– Конечно.

Малахай всегда держался отстраненно-вежливо, и поначалу это успокаивало. Ей импонировала его старомодность. Напоминала о дедушке – которому она была обязана как своим именем, так и любовью к книгам. Когда Жас только родилась, дед принес матери букет свежесрезанных гиацинтов. Одри была так очарована их ароматом, что назвала новорожденную дочь в их честь: Жассант, «гиацинт» по-французски.

Малахай плеснул в хрустальный бокал на палец янтарной жидкости и расположился по другую сторону стола, лицом к ней.

– В таком доме хорошо находиться во время разгула стихии: спокойно, безопасно… Но когда я жил здесь ребенком, ночные грозы приводили меня в ужас. Под фундаментом дома находится усыпальница, и я представлял, как дождь вымывает почву и мертвые освобождаются.

Жас, уже готовая к спору из-за письма, страшно удивилась. И, конечно, не могла не спросить про могилы.