набеленного лица «жрицы любви» – шла борьба профессионального долга с отчаянием: в такой час другого гоэдзина уже не подцепишь, а этот поест – может, и подобреет? Вздохнув, она повела странного клиента в ночную забегаловку; работали там, правда, косолапые корейцы (понаехали!), но кормили неплохо.

Проглотив огненную лапшу с курицей, сквозь пряный пар харчевни Сэм разглядел провожатую: маленькая, щуплая: 18? 21? 35? «Пес их разберет, азиатов».

Жизнь явно налаживалась. Царским жестом показал мордатому халдею: повторить и по пиву. От второй порции барышня отказалась и выжидательно замерла на коленях с прямой спиной.

«Ну, чё, в принципе, молодца, старается».

На улице, сунул сколько-то йен в руку, помахал: пока-пока. Бежит, следом, как собачонка, право слово!

– Ну, пошли, майко, как тебя?

– Кайо!

Кайо привела, усадила, расшнуровала обувку, тут же подтащили пива. «Не много ли на ночь?! Или что там у нас?»

Полквартирки занимала стойка бара с суровой мадам, в гостевой половине, кроме циновок и подушек, у стены светилась большая «плазма». Девушка мягко, но настойчиво гнула свое: сняла куртку, осторожно размяла загривок, запустила караоке, какую песню дескать, споет, мой господин?

После горячего Сэм охотно прилег на подушки. Про такой «сервис» он слышал – ребята в офисе что-то пели про коварство желтолицых, дескать, «консумация» и ни-ни, но столкнулся впервые.

Возмущаться или идти куда-то было лениво. Привычка придавить слегонца после ужина у него появилась на флоте и совершенно не тяготила в мирной жизни.

Погоняв караоке, остановились на японском варианте «миллиона алых роз». Ещё были английские, немецкие, какие-то голландские напевы, всё не то. Петь и веселиться что-то не хотелось.

Решив, что клиент в принципе доволен, Кайо застыла в уже знакомой позе.

«Ну, кукла, ей богу!» – догадался Сэм и, неслабо рассчитавшись за экзотический отдых, зашлёпал к ботинкам на выход. Но, видимо, долг чести был недовыполнен. Гейша ухватив твёрдой ручкой его лапу, уже отстранённо отвела на исходную точку – туда, где он оглянулся.

       В оставшиеся дни на острове Семенов ужинал в знакомой лапшовнице. Прикупленную в дъютике «столичную» он в одиночку выпил в номере перед отъездом. Покурить, распахнул окно.

– Над Амуром тучи ходят хмуро… – неожиданно для себя запел в стеклянную пустоту сорок первого этажа. Без закуски повело, он орал уже полной грудью:

– …И летели в реку самураи под напором стали и огня!!!

Сразу после паспортного контроля к Семенову подошли двое серьезных мужчин в униформе. Мелькнуло: «Допелся, Карузо!»

Его завели в стеклянную загородку, где на металлическом стеллаже покоился одинокий черный тубус. Обознаться было невозможно – арестованный баннер с лентуловскими лиловыми куполами, как символами загадочной России. С поклоном объявили: полотнище художественной ценности не представляет и должно немедленно покинуть пределы страны с представителем глубокоуважаемой русской компании.

Cон подрывника

Подрывное дело – вещь серьезная. Тут если что… Понятно.

Вывезли весь курс на электричке в чисто-поле, и потом марш-бросок на Лехтуси. Всего-то километров тридцать. Но на лыжах, в сапогах, с оружием и вещмешками.  Как на войне, что б понятно было как оно на войне.

Понятно стало, что на войне нам капец. Прямо сразу. Лыжи на сапогах не едут никак и быстро стали поломанными досками. Снегу по самое не балуй. Сто с лишним курсантов гребут по чисту-полю с лыжами и матюками. А морозец к ночи под Питером крепчает не по-детски…

Делать нечего, часов через пять догребли до Лехтусей. Загнали всех в летнюю казарму. В летнюю! Попадали на панцирные кровати и матрасами накрылись. Так до подъема остывали. Подъем быстро наступил. Начкурса подпол бегает, пинает, чтоб вставали. Кое-как поднялись и в лес. А в лесу занятия по подрывному делу.

Там уже все отработано. Капитан-сапер показал наглядно: как бикфордов шнур наискось отрезать, как запал вставить, как спичку приложить и чиркнуть. Для примера подорвал шашку в болотце, всех закидав грязью, и березку перервал пластитом. Впечатлило. Дальше уже сами резали шнуры и чиркали спичками. Взорвать ничего не удалось, потому что курсантам ВВ не выдали. На всякий случай.

Зимой в лесу темнеет быстро. А тут как раз команда: «Занять оборону!». Заняли, стали окапываться. Кажется, впервые согрелись. Земля под снегом не промерзлая. Пока копаешь, от нее пар идет. Ну, и когда копаешь – греешься тоже. Однако выкопали, залезли по окопам. И? Враг не наступает. Темно – глаз выколи. Посидели так пару часов. Мороз себе крепчает. Понятно стало, что к утру тут замерзнем. Офицеры куда-то сгинули. Курсанты по лесу разбрелись. Вот одна группка и набрела на старый блиндаж, да с буржуйкой! Набились туда и печку затопили. А в том блиндаже и нары даже сохранились.

Вот заполз один боец наверх на нары, да и задремал там, в теплом дыму. Снится ему странный сон, будто он во сне страшно замерзает, прямо в лед, но будто бы это не настоящий холод, а только снится. Все глубже уходит курсантик в этот замороченный круг и не проснуться ему никак. Печка погасла, все ушли из блиндажа, а того наверху не заметили.

Вдруг кто-то начинает этого курсанта тормошить. Только боец в талии не гнется, задеревенел как буратинка. Но как-то сержант этого пацана разбудил. Тот сначала пошел, шатаясь, потом побежал на негнущихся ножках. В рассветных сумерках они бежали, натыкаясь на деревья и кусты, но прибежали к дому. В этом доме с горячей печкой на полу и на столах вповалку спал весь курс, а на кроватях храпели пьяные офицеры.

Утром в избе сдавали зачет по подрывному делу. Считали по формулам, сколько там и куда заложить, чтобы гарантированно взорвать чего следует. Потом вернулись в расположение, а в столовку пошли без шинелей. Морозный ветерок теперь казался теплым бризом.  В Питер вернулись без потерь. Только кожа на лице и руках облезла. Но никто не простудился.

Подрывное ведь дело, если по уму…

Брат

На таможне уже минут сорок шмонали серьезно. В воздухе стойко висел кислый запах пота и прелой овчины и еще чего-то чужого.

Досматривали пассажиров ночного рейса Термез – Москва, два раза, задержанного из-за грозового фронта на перевале, но, наконец, выпущенного и прорвавшегося в столицу под утро.

Воробьев напряженно вглядывался в загорелые лица. Хотелось курить и выйти на воздух. На эту работку он попал совершено случайно. Подвернулся своему участковому, у которого проходил подготовку перед командировкой и был, по сути, мальчиком на побегушках. На участке показали крохотную фотку с удостоверения и наказали встретить и разместить