Андрея на поверхность. Отбуксировал к урезу воды, однако поднять здоровенного парня на берег сил уже не хватило. Подоспевшие друзья вытащили тело на камень и начали откачивать утопленника, судорожно припоминая приёмы реанимации, напрочь, казалось, забытые. Через пару минут, сообразили, что в легких полно воды, и тогда, перевернув, дали вытечь морской водице вперемежку с содержимым желудка.

Вокруг, буквально в метрах от них, продолжалась беззаботная пляжная жизнь: кто-то спал, прикрывшись от полуденного солнца, голожопая мелюзга возюкалась в жидком песке, поодаль закусывали. И всем было невдомек, что случилось непоправимое.

Жгла мысль: «Неужели это смерть?! И полный трындец их «золотого дембеля» ?!» Хотелось выть от тоски и безнадёги. Время катастрофически склеивалось…

Пичугин, толкавший грудную клетку, вдруг почувствовал мощный встречный толчок, почти удар в руку. Тотчас Дашков издал протяжный всхлип.

Подплыли на лодке флегматичные спасатели и увезли «утопленника» в неизвестном направлении.

Пока одевались, пока шлепали вдоль берега к спасательной станции – Андрея переправили в больницу. Там молодой врач долго расспрашивал их, что ели, что пили. Оказалось, Дашков в беспамятстве буйствовал и разбил стекло в карете везшей его «скорой помощи». В больнице решили – алкаш или наркоман.

На следующее утро дружки стояли под окном палаты.

– Андрюха! Дашков!!

В окне второго этажа показалась рыжая голова.

– Парни, где я? Ничего не помню. Только грудь сильно болит.

– Ты ж тонул, а мы спасали. Что с билетом делать?

– С каким билетом?

– Ты же сегодня домой улетаешь!

В оконном проёме тотчас появилась вся сухопарая дашковская фигура. Мгновение – и красивое приземление на больничной клумбе.

– Подрываем!

Пока бежали, кое-как одели друга, сняв с себя часть одежды (в больничной пижаме далеко не убежишь).

В гору к автомагистрали кампания взбиралась в сопровождении заплаканной хозяйки: «Надо было вас с обедами селить! Як отощали, в морэ тонуть!»

Столичная жизнь взяла Пичугина в плотный оборот. Крупный вычислительный центр, куда он попал по распределению, перспектива блестящей карьеры и, да-да, столичные соблазны – кино, театры, «вино-девочки».

В тот вечер Пичугин достал билеты на премьеру дипломного спектакля учебного театра, что на Большом Гнездниковском. Давали  «Маугли». Будущие звезды с упоением играли пластику диких животных, скача полуголым табуном по маленькой сцене. В антракте нос к носу столкнулся с Дашковым.

На съемной квартирке в Бирюлеве они говорили громко, почти орали. «Это всё лажа! – кричал Дашков, тыча в телевизор. – Как ты можешь смотреть этот паноптикум?!» Пичугин искренне недоумевал: «Да уймись ты. Я вообще не слежу, что там у них происходит. Ну, «героя» кому-то вешают. Так, все всё понимают, Андрюх, фильтруй. Давай лучше по сухонькому!»

С их последней встречи Дашков сильно изменился. Он похудел, как-то заострился. Когда-то сидевший на нём «в обтяг» водолазный свитер, теперь болтался мешком. В возбуждении бегал по комнате. Наконец сел.

– Я уволиться хочу. Комиссоваться «по дурочке»!

Закатал рукав и вдоль всего локтя по нежной внутренней коже с выпуклыми венами проступили бело-розовые поперечные желваки шрамов.

– Перед каждой инспекторской вены режу.

– Андрюха…

Такого поворота, признаться, Пичугин не ожидал. В Ленинграде Дашков считался гордостью заслуженного вуза. Учился играючи, больше пропадал на спортивных соревнованиях и сборах. Студеной питерской зимой, бывало, поражал дежурных, появляясь на зарядке в одних трусах, неторопливо пробегая заснеженным переулком к знакомой проруби – моржеваться! Ещё соригинальничал на выпуске, взял да и написал технически и так сложный диплом на английском языке. На защите сидела пунцовая «англичанка» и переводила профессорам и генералам из приемной комиссии. По распределению попал на космодром.

А теперь – комиссоваться «по дурочке»! Это же нескончаемые изуверские экспертизы, психиатрические палаты с мрачными идиотами и веселыми санитарами. Как итог – позорное увольнение с диагнозом «шизофрения» и поражением в правах на всю жизнь!

Проговорив до утра, расстались с тяжелым сердцем. Хоть Пичугин никак не подставил Дашкова, но и помочь ему в этой ситуации не мог ничем.

На встречах с однокашниками Пичугин всегда осторожно выспрашивал полигонских: как там Андюха. Те морщились, нехотя рассказывая о «подвигах» спортсмена.

Карьера Пичугина постепенно шла в гору. Звания и должности приходили в срок. Впрочем, он и сам упирался, не отлынивал и по партийной линии, посылали – учился, считался хорошим товарищем и крепким специалистом. На излете советской эпохи неожиданно открылась возможность дипломатической службы, и он удачно ею воспользовался. Пошли загранкомандировки. Сменился круг общения.

Редко, ох, редко удавалось собраться со старыми друзьями, да и говорить после пятой рюмки чаще всего оказывалось не о чем. Каждый прожил свою непростую жизнь, рассказать о которой – слов не хватит. Реже вспоминали на посиделках и забубенного Дашкова.

В то серое весеннее утро Пичугин привычно включил комп и, пока тот загружался, подошел к окну, приоткрыл форточку.

Компьютер пискнул – пришли новые сообщения. В электронной почте среди ожидаемых «месседжей» от партнеров в список попало сообщеньице из популярной социальной сети. Хм, ну перед серьезной работой можно для разминки глянуть, кто влез на страничку. Там как раз фотки из последней командировки. Мальчишество, конечно, но всё ж приятно иной раз перекинуться комплиментами.

На экране засветилось: «Вам сообщение от Андрея Дашкова». На фотографии тот самый Дашков, хитро смотрит в объектив. Правее – место жительства: Лондон, Великобритания. Позади на фото – хорошо знакомый бортик монумента на Piccadilly Circus и дверь в магазин компакт-дисков. Бывая в Лондоне, Пичугин часто покупал там музыкальные новинки для сына. На минуту ему показалось, что в офисе стало больше воздуха.

В комнату из окна ворвался, не московский прорезиненный, а утренний бриз их «золотого дембеля».

Академка

Лебедь стоял ни жив ни мертв. Перед ним в полумраке в светлом  мундире с золотыми погонами восседал доктор физико-математических наук, профессор, дважды лауреат государственной премии, сам начальник факультета – товарищ генерал-майор Лысенко. Огромная голова с густыми бровями в обрамлении седых кудряшек покоилась на могучих плечах. Росту, правда, генерал был совсем небогатырского, но в сей момент он величественно покоился в кожаном кресле с золоченой спинкой. Перед ним в круге света от настольной лампы лежала медицинская книжка, на которой от руки было написано: «Курсант Лебедев Игорь Николаевич, 256 учебное отделение». Игорек сглотнул вязкую слюну: «Все-таки отчисляют, отчисляют все-таки», – крутилось в голове заезженной пластинкой. Генерал пододвинул поближе бежевую книжицу и, приладив на мясистый нос золотые очки, углубился в ее изучение.

Начиналось все иначе. Игорь Лебедев – гордость школы, светлая голова и комсомольский вожак, приехал на экзамены в легендарный космический институт и, как-то беспечно проживая в палатке за городом, успешно сдал все экзамены. Первогодок перевезли в