Из всех индустриально развитых стран Россия в наибольшей степени опасна для журналистов. С 1992 г. здесь было убито 47 репортеров. При Путине тенденция замедлилась: по данным Нью-йоркского Комитета по защите журналистов, за годы его правления убито 14 журналистов, восемь подозрительных случаев расследуется. В ельцинские времена смертельные случаи были более многочисленными, но менее систематическими. Незадолго до своей смерти в июле 2003 г. Юрий Щекочихин писал: «Не рассказывайте мне сказки о независимости судей. <…> До тех пор, пока у нас не будет справедливого суда, документы будут подделываться, свидетелей будут запугивать или убивать, а на самих следователей заводить дела». Два сотрудника газеты, занявшиеся расследованием дела Политковской, получили сообщения, в которых им угрожали убийством. Другой журналист, Иван Сафронов, был, наверное, самым известным военным репортером — упорным, честным, хорошо осведомленным. В прошлом подполковник Военно-космических войск РФ, он разоблачал причины неудачных пусков новейшей российской баллистической ракеты «Булава», занимался расследованиями коррупции и нелегальных поставок оружия в государственном масштабе. 2 марта 2007 г. он разбился насмерть, выпав из окна собственного дома. Власти поспешили объявить это самоубийством. Его друзья и коллеги не смогли назвать оснований, по которым бы мужчина в полном расцвете сил, довольный и семейной жизнью, и работой, покончил жизнь самоубийством. Более вероятной причиной смерти, считают они, стало его скандальное расследование секретных поставок оружия в Иран и Сирию.

Мораль сей басни такова: «сидите тихо». Если вы досаждаете богатым и могущественным, вы столкнетесь с угрозами, избиениями или смертью. Даже если Кремль напрямую не заинтересован в преследовании журналистов, его реакция на это однозначна: раз вы провинились перед сильными мира сего, не ждите, что закон защитит вас.

Чем тише раздаются независимые голоса, тем больше господствует официальная точка зрения. Редакторы национального телевидения, которое является главным источником информации для 90 % россиян, еженедельно или даже ежедневно получают инструкции из Кремля о том, какой «линии придерживаться» в освещении важнейших событий. Несравненно большая часть эфирного времени выделена под развлекательные, спортивные и прочие отвлекающие программы. Критика власти дозволена — но только в строго дозированных масштабах. Господин Путин любит порицать недостатки некомпетентных политиков и чиновников, в то время как сам предпочитает оставаться безукоризненным.

Когда с развалом Советского Союза завершилась холодная война, казалось, идеология умерла вместе с ним. Семьдесят лет коммунизма оставили россиянам весьма призрачные грандиозные планы и чувство истощения от попыток претворить их в жизнь. Радиостанции, прославляющие идеи марксизма-ленинизма и пользу централизованного планирования в каждом уголке страны, вымерли еще при Горбачеве, наряду с тем, что отупляющая гимнастика ума с помощью диалектического материализма, в прошлом обязательная для каждого студента, была выброшена из учебных курсов. Хотя Ленин, Сталин и Хрущев остались глубоко в национальном сознании, но воспоминания о Михаиле Суслове, сером кардинале, члене Политбюро, который 30 лет курировал идеологию, исчезли, как туман над Москвой-рекой. Причина проста: коммунистическая идеология потерпела полное поражение, в то время как практичный и благополучный западный капитализм казался, бесспорно, лучшим выбором. Пустые полки советских магазинов состязались с пустотой советских же идей. Если сущностью системы было благоденствие рабочих, то почему они жили намного хуже, чем их собратья, западные невольники, изнемогающие в адской капиталистической бездне? Запад о советском мировоззрении знал мало, к тому же от знакомых с ним не из первых рук. После 1991 г. даже самые убежденные российские коммунисты в своих манифестах, обличавших жадность, несправедливость и хаос новой эпохи, избегали идеологии, выдвигая на первый план ностальгию, социальную справедливость и порядок прошлого. Почти никто из них, привыкших к советским символам и лозунгам, не высказывал настоящего желания восстановить плановую экономику и однопартийное государство.

В результате на протяжении 90-х Россия представляла собой своего рода политический базар, где в импровизированных ларьках предлагалось все что угодно, от разбавленного коммунизма до ультранационализма, включая теократию, радикальный либерализм и прагматическую политическую модель западноевропейского образца. Кое-кто перенял от своих западных собратьев либеральные, консервативные, христианские и социал-демократические вывески, но зародыши партий западноевропейского образца практически не имели приверженцев, и их идеи пустили слабые корни в России. Большинство таких объединений напоминало фан-клубы известных персон. Деньги поступали от «спонсоров» — влиятельных бизнесменов или состоятельных свежеизбранных политиков. Эти учреждения всерьез именовали себя «политическими партиями», проводили свои рекламные кампании (обычно довольно щедрые) и боролись в предвыборной гонке как настоящие партии. Их популярность то повышалась, то падала, они имели порой проникновенные названия, вроде «Наш дом — Россия».

Вскоре стало очевидно, что западная политическая система с трудом приживается на российской почве. Точнее, не приживается вовсе. Разработать политические идеи, за которые боролись бы эти партии, было нелегко. Почти все они были за более «социально направленную» политику (это несложно, когда жалкие пенсии миллионов стариков задерживались или не выплачивались вообще). Разнообразного рода обиды и ненависть к иностранному дополняли эту смесь по мере того как россияне постепенно теряли свой первоначальный наивный энтузиазм по отношению ко всему западному и все больше обвиняли «иностранцев» в своих экономических и социальных проблемах. Но даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы понять: главное, что по-настоящему заботит эти партии, — попасть во власть и там укорениться. В думских выборах декабря 1993 г. на сцену вырвалась партия нового типа «Либерально-демократическая партия» Владимира Жириновского, набравшая поразительно много голосов — 23 %. Несмотря на свое название, они не были ни либералами, ни демократами. Провозглашаемая ими политическая позиция была крайней, порой до абсурда. Жириновский пообещал избирателям бесплатную водку в случае своей победы и предложил построить огромный вентилятор, который сдувал бы радиоактивные отходы на Прибалтику. Позже он заявлял, что Государственного секретаря США Кондолизу Райе удовлетворить сможет лишь взвод российских солдат. Сложно понять, кто такой Жириновский — вульгарный шут, по-настоящему опасный человек, авантюрист, загребающий в собственный карман, или все сразу. И хотя его государственная должность располагает к противоборству, его парламентские представители почти всегда голосуют в поддержку Кремля. Некоторые предполагают, что его партия — дело рук ФСБ, другие считают, что она просто поддерживает тех, кто больше платит. Так или иначе, главным для Жириновского, случайно или нет, стало ломать стереотипы поведения: большинство других политиков на его фоне выглядят вполне разумными.

* * *

Вне зависимости от ярлыков и партий, все российские политики по отношению к советскому прошлому испытывали смешанные чувства — от гордости до стыда. Выражать полное отвращение к нему значило впасть в немедленное политическое забытье, хотя найти в нем что-нибудь достойное прославления было сложно. Некоторые находили утешение в обыкновенной ностальгии, проклиная Горбачева и Ельцина за предательство и слабость, которые привели к развалу Советского Союза. Это хорошо проходило среди более старших и менее образованных избирателей, но купить на это остальных было нелегко. Очевидной альтернативой этому оказывалась дореволюционная Россия: изображения Романовых и символы Православной церкви росли как грибы. Но царская эпоха была разной и противоречивой: надо ли сочувствовать Николаю II или боготворить его безнадежно неэффективных демократических оппонентов? Феодальная и отсталая, Россия в то время, очевидно, была не так плоха, как утверждали коммунисты. Без войны и большевиков ее, возможно, ожидала бы лучшая участь: быть может, конституционная монархия, но в любом случае судьба более свободная и благополучная, чем тот трагический эксперимент, которой ей пришлось пережить. Но нужна огромная сила воли для веры в то, что жестокое и неумелое правление Николая II хоть в какой-то степени было выдающимся.