все про него забыли, почему не используете такого талантливого драматурга, какой у нас есть, — Булгакова? Голос из собравшихся (не знаю, кто, но постараюсь непременно узнать): «Он не наш».

Немирович: «Откуда вы знаете? Что вы читали из его произведений, знаете ли вы «Мольера»? «Пушкина»? Он написал замечательные пьесы, а они не идут. Над «Мольером» я работал, эта пьеса шла бы и сейчас. Если в ней что-нибудь надо было, по мнению критики, изменить — это одно. Но почему снять!»

В общем, он очень долго говорил, и, как сказал Долгополов, все ему в рот смотрели и он боится, что стенографистка, тоже смотревшая в рот, пропустила что-нибудь из его речи.

Обещал достать стенограмму.

Вечером разговор с Мишей о Немировиче и об этом «он не наш»: я считаю полезной речь Немировича, а Миша говорит, что лучше бы он не произносил этой речи и что возглас этот дороже обойдется, чем сама речь, которую Немирович произнес через три года после разгрома».

«Да и кому он ее говорит и зачем. Если он считает хорошей пьесой «Пушкина», то почему же он не репетирует ее, выхлопотав, конечно, для этого разрешения наверху».

Эти свидетельства Елены Сергеевны бесценны... Сколько ж нужно было мужества, гражданского бесстрашия и просто порядочности устоять и не написать «агитационной пьесы», чтобы вернуться в «писательское лоно». М. Булгаков написал «Батум» — пьесу о молодом Сталине. Пьеса понравилась мхатовцам, Хмелев мечтал сыграть роль Сталина, Немирович высказал свое мнение о пьесе как об «обаятельной, умной», говорил о «виртуозном знании сцены», о «потрясающем драматурге» — Булгакове. Но пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв: «Нельзя такое лицо, как И. В. Сталин, делать романтическим героем, нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать». Кроме того, со слов режиссера Сахновского, позвонившего Булгаковым по телефону, «наверху посмотрели на представление этой пьесы Булгаковым как на желание перебросить мост и наладить отношение к себе». Чувствуется по всему, что эта догадка «верхов» особенно возмутила Булгаковых, и Елена Сергеевна записала: «Это такое же бездоказательное обвинение, как бездоказательно оправдание. Как можно доказать, что никакого моста М. А. не думал перебрасывать, а просто хотел, как драматург, написать пьесу, интересную для него по материалу, с героем, — и чтобы пьеса эта не лежала в письменном столе, а шла на сцене?!»

Без малого тридцать лет жизни Михаила Афанасьевича Булгакова пройдут перед глазами читателей «Писем». То в кратких, как телеграммы, то в пространных и неторопливых, как философская беседа, строчках зафиксированы факты его биографии, его настроение, чувства, его размышления о текущих событиях времени. В редкие минуты радости, а чаще в минуты отчаяния и тревоги, Булгаков сообщает о своих переживаниях и надеждах.

Но есть еще один вопрос, который встает перед нами, когда мы читаем эти письма, дневники, воспоминания близких, друзей, знакомых, вопрос, на который трудно ответить. Каждая человеческая жизнь таит в себе столько тайн, загадок. Под каждой могильной плитой, сказал один классик, похоронен целый мир, глубокий и таинственный. Что уж говорить о таких выдающихся личностях, как Булгаков.

По воспоминаниям, письмам, дневниковым записям можно догадаться, что Булгаков был неравнодушен к женщинам, — особенно красивым, добрым, обаятельным. И действительно Булгаков много раз влюблялся, увлекался, трижды женился.

«Ты для меня все...» — эти слова Михаила Афанасьевича приводит Елена Сергеевна Булгакова в «Последних записях» недавно изданного ее «Дневника» (Книга, 1990). «Ты заменила весь земной шар...» — продолжил он свое признание. И действительно, о прекрасных отношениях Елены Сергеевны и Михаила Афанасьевича оставлено много свидетельств.

Но впервые эти слова: «Ты для меня все...» Михаил Булгаков произнес Татьяне Николаевне Лаппа, с которой познакомился в 1908 году, не мог без нее и дня, как говорится, прожить, а в апреле 1913 года, вопреки родительской воле, обвенчался... «В Киеве я поступила на Историко-филологические курсы на романо-германское отделение, но некогда было учиться — все гуляли... Ходили в театр, «Фауста» слушали, наверно, раз десять... Его мать вызывала меня к себе — «Не женитесь, ему рано»... Но мы все же повенчались» — так рассказывает 90-летняя Т. Н. Кисельгоф о своих годах молодости с М. А. Булгаковым (См.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. Литературная запись М. О. Чудаковой. С. 111). Возможно, Тасе он говорил другие, слова, не такие выспренные, годы стерли детали и подробности первой любви, но ясно, что Михаил Булгаков был по-настоящему влюблен в нее, красивую, добрую, обаятельную...

Любовь Евгеньевна Булгакова-Белозерская тоже в преклонные годы написала свои «Воспоминания» («Художественная литература», 1990), в которых рассказала о своих отношениях с Михаилом Афанасьевичем. А опубликованный «Дневник Елены Булгаковой» просто свидетельствуют о его отношении к своей третьей жене, ей он говорил: «Ты для меня все...»

И вот три прекрасные женщины, каждая по-своему, рассказывают о совместной жизни с замечательным человеком — как писал, как работал, кто звонил и приходил, что говорил и что переживал, куда ходили и что смотрели, что запомнилось и что невозможно восстановить... И перед нами оживает Михаил Булгаков, со своими духовными взлетами, переживаниями, чувствами, страстями, слабостями и болями.

«Ты для меня все...» — эти слова сказаны за неделю до смерти. А, может, чуть раньше, но уже зная о своей неотвратимой участи, высказал пожелание, чтобы в его последние часы навестила его Татьяна Николаевна, его Тася, его первая любовь, навестила, чтобы попросить у нее прощения за то, что так жестоко и бездумно бросил ее шестнадцать лет тому назад, ее, с которой прожил он самые тяжкие годы — война, лазареты, село Никольское, такая глухомань, что волки выли под окнами, революция, мартовская и октябрьская, Владикавказ, когда страшно было выходить на улицу, Тифлис, Батум, где чуть ли не умирали с голоду, а чтобы не умереть, она продавала драгоценности, подаренные ей некогда отцом, наконец — Москва 1921 года, холодная, голодная, жуткое безденежье и бездомье...

И вот однажды весной 1924 года, когда его стали бурно печатать, появились фельетоны, рассказы, написана «Дьяволиада» и роман «Белая гвардия» почти закончен, когда он вошел в литературную московскую среду, он приходит к своей несравненной Тасе, безропотно, повторяю, принимавшей все лишения и отрубавшая по кусочку от золотой цепочки, чтобы продать, купить что-нибудь на базаре и не умереть с голода вместе со своим любимым, который в Батуми ничего не зарабатывал.

Приходит он не один, как говорится, а с бутылкой шампанского, и говорит: «Тася, я ухожу от тебя, давай выпьем по бокалу на прощание...»