французском, немецком, английском, чешском. Так что эта героическая женщина сдержала свою клятву.

Сколько раз я был у Елены Сергеевны? Не знаю... К сожалению, я не все записывал после наших встреч. Помню, конечно, как она внимательно следила за моей работой над статьей «М. А. Булгаков и “Дни Турбиных”». Она предоставила мне выписки из своего дневника, касающиеся пьесы «Батум». Да и вообще она очень ждала этой публикации — ведь был март 1969 года, отношение к Булгакову было противоречивым.

Помню, как я принес журнал «Огонек» с публикацией этой статьи. Елена Сергеевна порадовалась вместе со мной: она-то хорошо знала от меня, что статья несколько раз «слетала» со страниц «Огонька» и мне приходилось дважды бывать по этому поводу в ЦК КПСС, доказывать, убеждать, спорить... Как раз в тот момент, когда мы радовались публикации, раздался телефонный звонок. Елена Сергеевна подошла к аппарату. Звонил В. Каверин. Я стал невольным свидетелем разговора. Обычно стараешься не прислушиваться к телефонным разговорам, мало ли какие тайны можешь узнать... Но тут дверь открыта: чувствовалось, разговор шел о статье, к тому же В. Каверин упрекал Елену Сергеевну, конечно, в ироническом тоне, в том, что у нее появился еще один защитник. В гордой самонадеянности я подумал, что защитник — это я, автор статьи. Но вскоре я понял, что защитник М. А. Булгакова — так прочитал мою статью в «Огоньке» В. Каверин — это Сталин... Вовсе так не думал, цитируя известные слова Сталина о «Днях Турбиных» и столь же известный разговор между Сталиным и Булгаковым по телефону. Но вот, оказывается, можно было прочитать статью и таким образом. Елена Сергеевна никак не прокомментировала телефонный разговор с В. Кавериным, но я понял, что радоваться нечему: М. А. Булгаков, его личность, его судьба, его творчество становилось ристалищем для литературных столкновений. Так оно и вышло...

И публикация «Дневников» — это то же самое ристалище, это битва за подлинного Булгакова, за восстановление сложной, драматической его судьбы. И кому, как не Елене Сергеевне, которая была рядом с ним в самые тяжелые, пожалуй, годы, когда все написанное не «шло» ни в театре, ни в издательствах, когда тяжелый меч репрессий вот-вот должен был опуститься и на голову художника, не радоваться первым положительным статьям о Булгакове. По записям Елены Сергеевны можно почувствовать его и ее настроение: в такой-то день арестован артист МХАТа, в такой-то день умер от разрыва сердца Орджоникидзе, арестована жена близкого друга-художника... Все это вселяет тревогу, все это добавляет горечи к тому, что они уже лично испытали.

Но есть и другое: Елена Сергеевна просто довольна, что «покачнулось» положение Киршона, Авербаха, Афиногенова — главных гонителей Булгакова, просто радуется, узнав, что «слетел» со своего высокого поста О. Литовский. В «Советском искусстве» сообщение, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома. Гнусная гадина. Сколько зла он натворил на этом месте (С. 152).

И какое горькое разочарование она испытала, когда через некоторое время записывала: «Пришли Марков и Виленкин. Старались доказать, что сейчас все по-иному. М. А. отвечал, что раз Литовский опять выплыл, опять получил место и чин — все будет по-старому. Литовский — это символ» — это произошло 28 сентября, почти через четыре месяца после первой записи.

А читаешь «Дневники», прослеживаешь творческую историю пьесы «Батум», не перестаешь удивляться человеческой низости, а порой и подлости людей, которые только что превозносили пьесу, называли ее гениальной; со всех концов страны театры обращались с предложением поставить ее к 60-летию Сталина, а потом, когда «наверху» пьеса не понравилась (руководителям третьего ранга сообщили, почему пьеса не понравилась), телефон вдруг замолчал, наступила в доме мертвая тишина. И лишь самые близкие, родные и друзья, выражали сочувствие и говорили слова поддержки. Кто не испытывал это на себе... И Елена Сергеевна лаконично констатировала эти факты, но за этой лаконичностью раскрывается глубочайшая трагедия творческой личности и той, которая как личное воспринимала все, что с Булгаковым происходило.

Горько, больно читать эти страницы «Дневника». Многие его страницы использованы здесь в качестве комментариев.

О последних днях Михаила Афанасьевича говорится здесь, по понятным причинам, очень коротко. В «Письмах» об этом полно и подробно, столько подробностей мы узнаем из этих писем.

Приведу лишь из последних записей Елены Сергеевны слова Михаила Афанасьевича, сказанные ей накануне смерти, за два дня в минуты просветления, на которые я уже не раз ссылался: «Ты для меня все, ты заменила весь земной шар. Видел во сне, что мы с тобой были на земном шаре».

Совсем по-иному воспринимаешь «О, мед воспоминаний» Любови Евгеньевны Белозерской — это действительно воспоминания, написанные почти полвека после того, как события произошли. Да, конечно, остались какие-то письма, записки, многое удерживала прекрасная память, и все это зафиксировало талантливое перо превосходной рассказчицы и превосходно образованного человека.

Самые добрые воспоминания остались у меня и о встречах с Любовью Евгеньевной.

В марте 1969 года в журнале «Огонек», повторяю, была опубликована моя статья «М. А. Булгаков и “Дни Турбиных”». Вскоре после этого в редакцию журнала «Молодая гвардия», где я работал, позвонила Любовь Евгеньевна Белозерская и пригласила приехать на Большую Пироговскую: ведь именно здесь она прожила вместе с Михаилом Афанасьевичем несколько лет конца 20-х и начала 30-годов. Пожалуй, это были самые счастливые и плодотворные годы. Естественно, через какое-то время я уже звонил Белозерской. Дверь открыла пожилая женщина, которая с первых же слов вызывала какую-то необъяснимую симпатию. Следы былой красоты и женского обаяния, как сказали бы романисты, все еще были заметны в облике Любови Евгеньевны Белозерской.

Долго просидел я у нее. Любовь Евгеньевна о многом вспоминала, но меня очень интересовал тогда вопрос, как они познакомились где-то в начале 20-х годов, как молодой Булгаков выглядел, как одевался, что запомнилось ей о литературном быте и нравах того времени...

— Впервые я увидела Булгакова на вечере, который устроила группа писателей-«сменовеховцев», недавно вернувшихся из Берлина. В пышном особняке в Денежном переулке выступали Юрий Слезкин, Дмитрий Стонов, мой муж Василевский (Не-Буква)... Среди выступавших был и Михаил Булгаков, который очень много и плодотворно сотрудничал с газетой «Накануне», выходившей, как вы, конечно, знаете, в Берлине, но широко распространенной в России. Слушая выступление Слезкина, я не переставала удивляться: неужели это тот самый, петербургско-петроградский любимец, об успехах которого у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам... Вот только рот неприятный, жестокий, чуть лягушачий, что ли. Вы, может, читали его нашумевший роман