Антона. И почему-то я вижу в нем черты Верочки. Тот же открытый добрый и сопереживающий взгляд, губы, которые, кажется, вот-вот растянуться в улыбке.

Верочка… Отгоняю эти мысли прочь. Иду вместе с парнишкой к дому.

В общем, ему пришлось проводить меня до квартиры, где он помог найти запасные более слабые, чем мои привычные, очки, и обработать раны. Полил перекисью, смазал мазью, наклеил пластыри. Лекарств у меня так много, что я иногда думаю, что мог бы открыть свою собственную аптеку. Хотя сейчас время идет, развивается, вроде как обещали, что в скором времени изобретут лекарство, тормозящее старение. Но когда это будет? Да, и мне оно зачем, если я уже стар?

Морщусь. Щиплет. Все же меня не слабо так потрепали. Ссадин осталось море, а ребра ноют, словно пытаются отыграть блюз. И как у тех детей только совести хватило бить старика, тем более находящегося без сознания? Ума не приложу. Это явно не то будущее, о котором я мечтал.

Хотелось покорения космоса, колонизации Марса, летающих машин – всего того, о чем с упоением писали фантасты. Воплощения всех их придумок. Изобретения лекарства от всех болезней. Возможно, открытия параллельных миров. Или хотя бы тех парящих скейтов из старого фильма. А что в итоге?

Чуть ли не криминальная сводка. Так бы, наверное, и валялся там до утра, но парнишка вовремя подвернулся. Забавно. Всегда поражался разнице между людьми одного поколения. Глядя на одних, кажется, что этот мир уже не спасти, ради других же хочется жить. Похоже, что это закон равновесия, когда у кого-то нет души, а кому-то досталось ее с лихвой.

Впрочем, есть ли она у меня? Или разменял в молодости на тридцать серебряников?

Я разменял свои тридцать серебряников и пошел покупать себе душу. Нигде не нашел ту, что пришлась бы мне в пору. Пришлось признать, что я без нее даже лучше.

Думать об этом дальше не стал. Просто заварил чаю, чтобы угостить своего помощника. Чай у меня всегда самый лучший и настоящий, дешевый и пакетированный я просто не пью. Шавке же дал пару ломтей сыра. Ее предшественница была от него без ума. И эта далеко не ушла.

– Вы тоже знаете про сыр? – улыбнулся парнишка, аккуратно отхлебнув из фарфоровой чашки. Печенье он уминал, как его дед. А вот ценность такого напитка, как чай, явно не понимал. Хлебал, как какую-то воду.

– Грета, собака твоего деда, любила его, – пожал я плечами, пододвинув к мальцу плошку с печеньем.

Он благодарно кивнул и, прожевав, продолжил:

– Я на фотографиях ее видел. Большущая. Не знаю, дорастёт ли моя до ее размеров. Все же я так и не понял, какой та породы, – шавка, она и была. Лохматая такая, шумная, но умнющая.– И вас видел. Вы там совсем другой.

Он непроизвольно взмахнул рукой с печеньем, точно пытаясь описать кого-то более высокого, чем то, что я собой представляю сейчас. Замялся, почувствовав себя неловко. Старик напротив и парень с фотографий явно не вязались друг с другом. Лицо покрылось морщинами и коричневыми пятнами, темные волосы поседели и частично выпали, оставив лохмотья по бокам головы, синие глаза выцвели до невнятного серого. Сам ссутулился, хромаю на левую ногу. Стал сухим и корявым, как пень. Ничего общего с собой прошлым. Все разменял с этими сделками, растратил свою жизнь, а счастливым так и не стал.

– Молодой, – усмехнулся я. Если я правильно понимаю, о каких фотокарточках идет речь, то мне на них от семнадцати до тридцати. Нет. Тридцати пяти. Последняя была сделана именно в этом возрасте. Самая ценная и непонятная из всех.

Девять или восемь? Девять, или восемь… Девять!

Совместная. Да. После вроде были еще, но те уже не интересны. На них нас только двое. Иногда чуть больше. Но нет уже нас, есть просто отдельные люди, без идеи, но со своими проблемами. Похоронившими наше совместное прошлое вместе с погибшими друзьями и просто знакомыми. Посчитали, что если забыть, то можно будет стать обычными людьми. Не стали, но играли выбранные роли, как могли.

Антон еще немного что-то вспоминал, даже иногда выбирался со мной, если дело было не опасным, а Кристал – наша талантливая ведьма, совсем пропала. Очеловечилась. Выкинула свой демонический облик, а он ей безумно шел. Эти розовые волосы, фиолетовые глаза… Ведьма из нее была лучше, чем человек. Правильнее что ли? Пожалуй.

– Да, – согласно кивнул он. – Дед не очень любил говорить об этих снимках. Только ближе к старости рассказал по мелочи. Поэтому мне приходится лишь догадываться, что он из себя представлял. И чем занимался. Каким был.

– Хорошим, увлеченным, добрым, – хмыкнул я. – Многим загорался. Языки учил, в школе преподавал, гольфом вроде как занимался. Любил ходить в театр и на выставки. В оперу по выходным. Хотя, это уже скорее страсть Марты, чем его.

– Но это уже ближе к сорока. После, – нахмурился парнишка. Это все он и без меня знал. И про оперу, и про выставки. Дед любил таскать его с собой. Особенно в тот маленький зал, где висят картины Янри и Роу – наших творцов.

И правда, все это было после. Наша жизнь разделилась на до и после.

– Пожалуй, – смысл отпираться? Нормальная, в человеческом понимании, жизнь началась у нас уже после того снимка. Тогда, когда мы отдалились. Когда я осознал, насколько на самом деле одинок.

Помню, как делалось каждое фото. Люди, звери, архитектура, наша тайна. Хотя вряд ли она вошла в семейный альбом. Марта, Антошина жена, ничего не знала. Он скрывал от нее свою настоящую жизнь. Вообще, не думаю, что он ее любил. Другое дело Вера. Да-а, Верочка, прекрасная милая Верочка. Вот ей бы он отдал и руку, и сердце, и душу. Но… Не срослось.

Верочка так и осталась для него не достижимой мечтой. Девочкой из его грез. Первая любовь вообще редко увенчивается успехом, есть у нее такое свойство. Она будто создана, чтобы дарить дурман и боль. Она пьянящая горечь, свадебное платье на похоронах.

– И многие фотографии мне непонятны. Особенно подписи к ним. Они… – парнишка отчаянно подбирал слова. Смотрел то на потолок, то на собаку, будто они знали больше, чем он, и могли выступать суфлерами.

– Странные, – подсказал я. О, это он еще другие не видел. А если бы мы показали ему нашу лабораторию? Все оставленные там архивы, видеозаписи, кассеты, диски и флэшки? Хе-хе. Боюсь, что он бы поседел раньше срока. Да, пожалуй, не стоит. Пусть подольше побудет