Даже если расстаться, могут ли они стать чужими? Ведь так давно — и в горе и в радости — рядом. Даже в последнее время, когда становилось непереносимо трудно, первым его побуждением было идти к ней, к своей жене, хотя он и нанес ей самое большое оскорбление, какое может нанести мужчина близкой женщине.

Все полетело с тех пор, как он встретил на улице Эвнику. Он думал: двадцати лет достаточно, чтобы забыть…

Мальчишкой он ушел на фронт, вернулся — она была замужем. Не повидавшись с ней, он уехал в Москву, кончил институт, женился, у него родилась дочь… Но вот он встретил Эвнику на улице и не спрашивал себя, переменилась ли она, лучше ли стала, хуже ли… Это была Эвника, и Георгий ощутил прежнее юношеское волнение, когда тронул ее руку.

Она окончила геологический факультет, была замужем за геологом. Семейная жизнь не удалась. Муж Эвники работал в Кафане, она — в Центральном геологическом управлении. У нее был сын. Жила она по-прежнему у своих родителей.

И снова Георгий ходил по затененной деревьями улице, как мальчишка, простаивал у ее дома, не думая о том, что его увидят, не зная того, что он ей скажет.

Потом они стали встречаться, и часы, проведенные с ней, бежали незаметно, а дома ждала Нина, грела ему чайник, подавала еду, и он чувствовал себя скотиной. Потом она перестала его ждать, не было ни чая, ни ужина, и тогда он понял: она все знает. Так тянулось долго, больше года.

И все-таки он не нашел бы сил покинуть Нину. Она была частью его души. Но она сама ушла от него.

Георгий прошел в комнаты. Во всей квартире душно пахло свежей краской. Он распахнул окна — сначала в своем кабинете, потом в столовой и в комнате, где стояла большая тахта.

Бесцельно открыл дверцу шифоньера. Там, в нафталинной духоте, на вешалках висели большие бумажные мешки.

В кухне недовольно урчал холодильник.

Воскресная, послеобеденная, жаркая тишина.

Георгий лег на тахту, раскинув руки и ноги. Никогда он не чувствовал себя таким вялым, таким тяжелым. Сон был похож на долгое сырое удушье.

Проснулся он оттого, что мир сдвинулся и налетел на него с грохотом и скрежетом. Кто-то отчаянно кричал на улице.

Георгий вскочил и противно влажной рукой ухватился за столик. За окном стояла серая пелена, яростно стучали оконные рамы, осколки стекла засыпали пол, стулья, тахту, на которой он спал.

По улицам проносился ветер, который летом, почти ежедневно, после заката солнца налетал на город. Он осыпал дома пылью, крутил на площадях маленькие смерчи, распахивал все окна и двери.

Снова звон разбитого стекла, и снова чей-то визг во дворе. Продувало всю квартиру. Из двух створок, в кабинете и столовой, стекла вылетели начисто. Кухонное окно, пробитое камешком, казалось оплетенным серебряной паутиной. Оно звенело и еле держалось.

Георгий закрыл окна. В квартире сразу стало жарко. Потом он подмел комнаты, подобрал совком осколки и выкинул их в ведро. На всех вещах лежал толстый слой пыли. Сухая тряпка только пересыпала пыль с места на место, а смочить ее Георгий не догадался.

Каменная тяжесть тянула его к земле. Чувствуя отвращение к своему потному, покрытому пылью телу, он снова лег на тахту.

Сонное оцепенение то отпускало, то забирало и не давало шевельнуться. Вероятно, была уже ночь.

Выдув из долины жару и пыль, прохладный голый ветер волнами нес на город острый полынный запах.

Было непривычно стоять у окна и смотреть на разноцветную россыпь городских огней. Старая квартира на втором этаже выходила окнами во двор.

Очень хотелось пить. В холодильнике стояла бутылка джермука. Он налил себе пузыристую, едко пахнущую йодоформом воду и не успел закрыть холодильник, как вздрогнул от короткого звонка. Дверь? Телефон? Звуки нового дома еще не изучены. С бутылкой в руках Георгий ждал второго звонка. Он снова прозвенел — отрывисто, неуверенно. Дверь.

Он пошел открывать — безразличный, расслабленный. В этот день все его силы уходили на то, чтобы не позволять себе ни о чем жалеть.

За дверью стояла Эвника. Стояла, наклонив голову к плечу, готовая в любой миг отпрянуть и убежать. Долго, десятки лет, он ее ждал. Не имело никакого значения его заспанное лицо, мятая рубаха, всклокоченная голова. Он не думал об этом, и она не должна была этого замечать.

Хриплым голосом он сказал:

— Ну, входи. — Его протянутая рука дрожала. Он напряг мускулы — рука все равно дрожала, первый раз в жизни непослушная его воле. — Я знаю, что тебе было трудно прийти сегодня. Трудно решиться. Не каждая это сделала бы. Но ты ни на кого не похожа. Взяла и пришла ночью, такая смелая, такая щедрая…

Глаза Эвники расширились навстречу его словам. Они всегда озарялись, оживали и гасли от его слов.

Еще очень давно, в детстве, он сказал ей, что она слушает глазами. Он усомнился в том, что у нее есть уши, и протянул руку, чтобы откинуть ее прямые черные волосы. Ему хотелось тронуть ее волосы, ее щеку, ее платье. Она отпрыгнула и убежала.

Тогда он написал на листке тетради: «Я люблю Эвнику». И положил бумагу под тумбу письменного стола. Иногда он вынимал и читал эту записку. Скоро его замучила эта тайна, и он сказал своей сестре:

— Вот здесь лежит письмо. Прочти его.

Сестре было двенадцать. Георгию — четырнадцать.

— Какая Эвника? — спросила сестра. — Она в каком классе?

Но он уже пожалел, что открылся, и порвал записку:

— Ничего не говори. Молчи.

Его мучило, что он не имел никакого отношения к ее жизни. Она жила независимо от него и не думала о нем. По вечерам он приходил к ее дому. В парадном, высоко на стене, висел щит — распределитель электроэнергии. Изловчившись, Георгий подпрыгивал и выключал рубильник ее квартиры. Иногда во имя дружбы это проделывали Симон или Ваня.

Эвника знала, в чем дело. Однажды она остановилась на улице, дождалась, пока он поравнялся с ней, и деловито сообщила:

— Мой отец сказал, что изобьет тебя как собаку, если ты еще раз выключишь нам свет.

Он мотнул головой.

— Ты сумасшедший, что ли?

Она смотрела на него с той же улыбкой, какой улыбалась сейчас, через двадцать с лишним лет.

— Ты подумай, нам никуда не надо торопиться, — сказал Георгий, — первый раз в жизни мы не должны расставаться.

Ему хотелось и говорить с ней, и молчать, стоя на коленях возле тахты, и бежать на улицу, чтобы тут же вернуться, зная, что Эвника