class="p1">— Благодарю. Оценил, — отвечал он односложно и оживился, только когда разговор зашел о делах, связанных с его командировкой.

Тогда Нина согнала с лица приветливую улыбку и опустила руки. Ей надо бы сейчас лечь и заснуть, каменно-крепко, но мужчины затеяли спор, вспоминая дела, связанные с далеким прошлым.

Она поняла, что говорят об Ахтульской ГЭС, которую в начале строительства чуть не снес внезапно хлынувший горный поток — селав. Вода угрожала поселку, где жили рабочие, и по решению Георгия поток отвели на недостроенную станцию. Работала комиссия, были большие неприятности, но это все забылось. Только навсегда остался дух горной полыни, запах нагретой солнцем воды, воспоминание о пустой выбеленной комнате и привкус соли на обветренных губах. Это был первый год их жизни. Деревянный топчан, стол, две табуретки и синее небо над головой, И сразу стало сладостно и горько от невозвратности, от невозможности ничего повторить, ничего вернуть.

А мужчины все спорили об ошибках, неполадках, недосмотрах, кричали, что не там надо было ставить перемычку, что проект был вообще порочный. Иван Христофорович время от времени напоминал:

— Однако станция и сейчас работает. И дай бог как работает.

— Сколько она у нас нервов вымотала! Нас потом год по комиссиям тягали. Георгий, помнишь?

— Сами виноваты. Вспомните, как Георгий Степанович себя вел? Как он с членами комиссии разговаривал?

Симон засмеялся:

— Разговаривал как мужчина. Он сказал: в поселке моя жена, а мне один волос на ее голове дороже всей строительной площадки.

— Смело, смело, — сказал Андрей Саввич.

— Он еще спросил у председателя: а как вы поступили бы?

— Не так я спросил, — вмешался Георгий, — в этом смысле, но не так.

У прищуренных глаз Георгия густо собрались морщины. Он тоже очень устал.

— Это ты про меня так сказал? — вдруг спросила Нина. — Нет, в самом деле? Почему я об этом не знала?

Не поднимая головы, Георгий вертел свой стакан.

— Нет, ты скажи, — настаивала Нина, — я ведь в в первый раз слышу… Как же так…

За столом все замолчали, только Андрей Саввич громко грыз косточку персикового компота.

— Неужели так и сказал? — Нина засмеялась.

— Будь уверена, Георгий им еще не так накрутил, — бодро закричал Симон, — но мы и помучились.

— Ну, знаете, это нам еще легко сошло с рук, — Андрей Саввич положил косточку на край тарелки. — Такое заявление в те годы — это, я вам скажу, вы легко отделались.

— В поселке были женщины и дети, — сухо сказал Георгий, — и вообще люди.

— Можно было эвакуировать.

— Времени не хватало. Мы не могли рисковать ни одной жизнью.

— Ну, рисковать иногда приходится. Бывает, люди на производстве героически рискуют.

— Во имя чего? Спасти товарищей? Бывают такие ситуации, я согласен. Во имя того, чтоб выдать лишних полтора процента, — это преступление!

Георгий уже сердился. Глаза его расширились и стали отчетливо коричневыми в белых до синевы белках.

— Ничто не стоит человеческой жизни. Нет таких ценностей, которые могут возместить эту потерю.

— Кому возместить? — чуть насмешливо спросил Иван Христофорович. — Кому?

— Семье, обществу, народу! — кричал Георгий. — Когда я слышу, что человек вошел в горячую доменную печь, чтоб устранить неполадки и дать в срок плавку, меня охватывает ярость против тех, кто это допустил.

— Что же тогда воспевать нам, газетчикам?! — возмутился Оник. — Я только и мечтаю о таком случае.

— Лучше послать человека в доменную печь, чем месяцами поджаривать на медленном огне, — вдруг громко сказала Нина.

Все замолчали. Все опустили головы. Только Георгий посмотрел прямо на нее, и она увидела в его глазах отчаяние.

«Что я делаю?» — подумала она и встала.

— Кому кофе?

— Какой кофе, поздно, домой надо идти, — нерешительно запротестовал Симон.

Но Нина пошла на кухню и встала у газовой горелки. Скоро отшумит вино, и она будет мучиться оттого, что не сдержала себя, будет со стыдом вспоминать свои навязчивые, безответные вопросы и несчастные, затравленные глаза Георгия.

Сейчас ее била нервная дрожь, и она, стискивая зубы, уговаривала себя: «Пусть, ну пусть, ничего, это ничего…»

Встревоженный Симон топтался на кухне. Он старался ей помочь. Очень старался.

— Хорошая, удобная квартира. Правда, Нина?

— Очень.

— Ну вот, теперь все будет в порядке. Ты мне поверь, мы, мужчины, такой народ, что на нас надо легче смотреть. Не придавать значения. Мало ли что в жизни бывает… Все пройдет…

Когда ушли гости, в комнате громко и часто, словно проснувшись, затикал будильник. У неубранного стола стоял Георгий, без галстука, в расстегнутой сорочке.

— Ну вот, — громко сказал он, — значит, теперь будем жить здесь.

Нина села на стул:

— Нет, Георгий, я здесь жить не буду.

И, предупреждая все ненужные слова, всю лживую шелуху вопросов и ответов, добавила:

— Послезавтра я с детьми уезжаю. Билеты уже куплены.

Хорошо, когда в доме есть комната, куда можно уйти и закрыть за собой дверь.

3

Георгий вошел в свою квартиру и закрыл дверь. Теперь он один. Ему не хотелось двигаться. Это была усталость. Не обычная, к которой он привык. Та усталость требовала разминки мускулов и суставов. Он ложился на тахту, вытягивался, а Гаянка барабанила кулаками по его спине. Потом он засыпал.

И сейчас хорошо бы заснуть. На вокзале было много суеты, много людей, много вещей.

Все удивлялись: для чего брать с собой на лето теплые одеяла? Нина объясняла: в горах ночи холодные. Кроме одеял она взяла детские зимние пальто, ботинки и свою шубу.

В вагоне Георгий распихивал что куда. Нина распоряжалась — это наверх, это в ящик под сиденье, а это будет нужно в дороге.

На вокзале дети уже радовались, что едут в горы. Еще утром им уезжать не хотелось. Они не устроили аквариума, не посадили цветов в балконные ящики, не насладились новой квартирой.

— Я не хочу уезжать на эту противную дачу, — орала Гаянка, — я хочу все лето жить здесь!

— Для чего дача? — рассудительно возмущался Артюша. — Люди очень хорошо живут без всякой дачи.

Он повторял слова бабушки Заруи.

И все-таки они уехали. Раньше, когда Георгий думал об этой возможности, он боялся долгих объяснений, сложных разговоров. А получилось так, что все дни до отъезда он сам искал случая поговорить с Ниной. Ему хотелось, чтоб она все поняла. Но Нина позвала его только накануне отъезда, ночью.

— В хозяйстве ты все равно ничего не сообразишь. В общем, все в порядке.

Он молча слушал.

— Первые месяцы посылай нам сколько сможешь. Когда устроюсь, определю, сколько будет нужно.

— Ты у Алены устроишься? — спросил он.

Вопрос был дурацкий. Она на него не ответила. Больше