– И все – сам?

– Ну, в Мехико мне немножко помогли, – сказалСнерг нарочито безразлично – он всегда в глубине души побаивался полностьюподчиняться нежности, хотя и ругал себя за это не единожды.

Алена сплела пальцы у него на затылке, Снерг обнял ее,притянул, и не стало ничего, кроме них и запаха нездешних цветов.

Снерг лежал на спине и слушал ровное дыхание спящей Алены.Глаза закрыть не решался – боялся, что уснет. Раза два он уже зажмуривался, нотело тут же пронизывала мгновенная судорога, ощущение падения, и он просыпался,не успев заснуть. Он понимал – долго так продолжаться не может, нужно на что-торешаться…

Когда колыхание на границе полудремы и бодрствования сталонепереносимым, он встал, накинул халат и прошел на балкон, осторожно обходяначавшие уже вянуть цветы. Наступал тот неуловимый переход от ночи к рассвету,утренний час, когда исчезли последние звезды, и перламутрово-серое небо должновот-вот поголубеть. Мир был чист и свеж, новое утро означало новые надежды, ноСнерг чувствовал себя опустошенным.

Так было всегда, каждый раз повторялось. Сначала блеклобрезжила идея, как свет самой далекой звезды, потом она обретала четкие контуры,и начиналась работа, адова пахота, на всем протяжении которой Снерг прямо-такипанически боялся умереть вдруг, не закончив. А потом – монтаж, озвучивание,перевод на кристалломатрицы, и наконец наступал самый последний день – передним на столе лежали несколько голубых полупрозрачных двенадцатигранников.Конец. И Снерг без сожаления выбрасывал из сердца готовый фильм, забывал, какдикие звери забывают о выросших детенышах, был опустошен, ощущал себя ненужнымникому, самому себе в том числе. До следующего легкого укола в сердце,означавшего – вот оно. Новая тема. Так было со многими, он специальнорасспрашивал, когда был моложе и неопытнее, считал себя отклонением от нормы ине понимал, что законы творчества едины для всех.

В комнате мягко прошлепали босые ноги, Снерг почувствовалвзгляд Алены и напрягся.

– Ты почему не спишь, суеверная актриса? – спросилон не оборачиваясь.

– Потому что чуткая, как нерв, – ответила Аленаслегка хрипловатым, непроснувшимся голосом. – И хочу, чтобы ты хотьнемного выспался после своих заброшенных городов.

– Я спал.

– Врешь, – сказала Алена убежденно. – Вот иврешь.

– Почему ты так решила?

– Я тебя всегда чувствую, сам знаешь. Пошли. –Алена бесцеремонно сгребла его за воротник халата и потащила в комнату. Снергпокорно пошел. Ему пришло в голову, что сегодня, быть может, все и обойдется –должны же когда-нибудь кончиться эти кошмары?

Алена уложила его в постель, преувеличенно заботливо, какмладенцу, подоткнула одеяло, критически осмотрела и осталась довольна. Отошла кстолику, выдвинула верхний ящик.

– Ну вот, – сказала она. – Теперь корольГлобовидения будет дрыхнуть без задних ног, а Глобовидение и остальноечеловечество подождут…

Снерг увидел направленный на него изящный параболоид«Морфея», успел еще приподняться, хотел что-то сказать, но воздух сгустился,бархатной маской лег на лицо, что-то мягкое нежно и властно закрыло ему глаза,Снерг успел еще почувствовать, как затылок вжимается в подушку, и больше ничегоне видел и не чувствовал. Алена села на постель, подперла щеку кулачком и долгосмотрела на него с тревогой, которую тщательно скрывала весь вечер.

– …Рос! Рос! Рос! – кричали справа и слева отСнерга.

Они надвигались стеной, выставив щетину копий с тусклымиширокими наконечниками, мрачные всадники в броне, на забранных железом конях, иСнерг, – тот, кем был сейчас Снерг, – подумал, что не так уж хорошидела у этих собак, раз они бросили в бой «бессмертных», но легче от этого небудет, силы слишком уж неравны, но что делать, остается драться и драться… Онповолок из ножен взвизгнувший широкий меч и, горяча себя перед схваткой,заорал:

– Рос! Рос!

И побежал вперед, звук его шагов растворился в слитном гулесотен ног, гремели, сталкиваясь, алые щиты, в гущу мрачных всадников летеличерез головы бегущих стрелы, и кто-то уже сполз с седла, несколько копийдернулись и выпали из частокола тусклой смерти. Катафрактарии умеряли аллюр,осаженные на полном скаку кони недоумевающе храпели, молотили передними ногамипо воздуху, и уже первые мечи ударили по копьям, отсекая наконечники, попанцирям, по лошадям.

Р-раз! И лезвие меча опускается на оскаленную, пеннуюконскую морду, на огромный, налитый ужасом лиловый глаз. В нос остро шибаеткислый запах крови.

Эх! «Бессмертный» промахивается, и древко копья лишьобжигает кожу на шее, а секундой позже Снерг срывает с коня потерявшегоравновесие врага и бьет рукоятью меча в лицо – не размахнуться уже для рубящегоудара в толчее, все перемешалось.

Снерг не чувствовал ударявших по броне вражеских мечей, онколол, рубил, когда удавалось, бил щитом, прорывался вперед – потому чтооставалось только драться. И конников опрокинули, они поворачивали коней,уносились галопом, следом мчались лошади с пустыми седлами, враг бежал, и вследему несся крик:

– Рос! Рос! Рос!

Только почему не трогаются с места обращенные задом кбегущим высокие крытые повозки?

Холстины вдруг раздернулись, и навстречу бегущим ратникамударили золотисто-черные толстые струи бурлящего огня. Снерга обдалонестерпимым жаром, меч выскользнул из руки. Он ослеп, катался по земле и горел,боль рвала тело, не стало мира и неба, ничего, кроме боли…

Неуловимо, зыбко, нереально просто заволокшая глаза больперелилась в соленый густой запах океана. Снерг стоял у деревянного бортакорабля, у его лица подрагивал, словно дышало большое сильное животное, туговыгнутый ветром жесткий парус. И море, море – до горизонта.

На его плечах тяжело лежал тусклый панцирь, круглое выпуклоеизображение оскаленной звериной морды прикрывало грудь, у бедра угадывалась литаярукоять меча.

Справа раздался длинный крик, и Снерг обернулся. Человек втаком же панцире и шлеме с черным щетинистым гребнем, – Снерг откуда-тознал, что это его помощник, – показывал рукой на море. Застучали по палубеноги бегущих, резанул уши вопль медного рога.

По правому борту маячил корабль с зарифленными парусами,по-акульи длинный и узкий, было в нем что-то неуловимо-хищное, угроза. Снергзнал – это враг.

Он обернулся к мачте. Отдавал резкие команды, которых непонимал репортер Глобовидения, но, видимо, в них были толк и смысл – забегалиматросы, заскрипели канаты, из трюма волокли что-то тяжелое и длинное,укутанное грубой тканью; корабль разворачивался носом к противнику, шел насближение, но врага, казалось, это нисколько не заботило, он покачивался наволнах выброшенной доской, и над самым его бортом, на корме, вспыхнулослепительно белый огонь, дымящийся луч толщиной с оглоблю наискось чиркнул попарусу, упал на палубу, и корабль вспыхнул, как пучок соломы, весь мир состоялиз обжигающего белого пламени…