– Тебе чем-то помочь? – спросила она с французским прононсом.

– Да! Мне вот интересно, чего именно мне «не понять»?

– Чё-ё? – спросила девица. Она была настолько тупая, что даже слово «что» не способна была выговорить по-человечески.

– У тебя наклейка на бампере, – ответил я. – Я не врубаюсь, что она значит. Чего я такого не могу постичь, если не вожу как Крокодил Данди?

– Чувак, смени тампон, – сказала девица, и ее подружки загоготали.

– Если я умру, тампон мне точно не пригодится, – гаркнул я (да, ответка вышла не очень). – Водить научись!

Я вернулся в машину и заметил свободное место на другом конце парковки.

В общем, проснулся я злой, и дальше стало только хуже. Весь день я страдал от учительской профнепригодности и недалекости сверстников. Какой-то осел за обедом кормил чаек средством от поноса, и вокруг валялись птичье дерьмо и внутренности. Не повезло уборщикам.

Наконец я добрался до класса журналистики, моля бога хоть о чем-нибудь хорошем. Я надеялся, что Дуэйн посмотрит наконец нормально «Непреднамеренное убийство III». Надеялся, что Вики свое «облачно» почешется хотя бы записать. Надеялся, что Мелери сподобится хотя бы пару слов заменить в тексте, который скопирует на этот раз.

Дедушка любил говорить: «Попробуй надеяться в одну руку, а гадить в другую. Увидишь, чего быстрей наберется».

Надежды не оправдались. Эти уроды не сделали ни черта.

– Нам завтра печататься, а никто из вас ничегошеньки не написал! – сказал я.

– Я собрала фоток с котятками, – поправила меня Мелери и показала груду кошачьих фотографий, которых накачала в Интернете. Без понятия, что она собралась с ними делать.

– Хоть кто-нибудь из вас вообще хочет здесь находиться? – спросил я.

– Я хочу! – Мелери потрясла фотографиями.

– Что ж, значит, мне придется всю ночь сидеть тут и делать вашу работу. Опять, – подытожил я.

– Может, хорош уже разглагольствовать? – рявкнула Вики. – Всем пофиг! Никто все равно эти «Хроники» не читает.

– В художественном классе из них делают папье-маше, – добавил Дуэйн.

Я резко повернулся к нему. Неужели правда? Скорее всего, да, Дуэйн слишком тупой, чтобы выдумывать издевки. Что ж, меня задели его слова, и я замолк. Ненавижу давать слабину у них на глазах.

Прозвенел звонок, и они разбежались, как тараканы. Вики осталась. Как же меня взбесил этот ее взгляд – в нем читалась жалость. Меня жалеет девчонка-гот. Как я дошел до жизни такой?

– Карсон, ну чего ты так паришься? – спросила она. – Просто забей… ладно?

Вики ушла, и в классе журналистики я остался один. Поразмыслил немного о том, что она сказала. Наверное, ей все равно не понять, почему я так трепетно отношусь к «Хроникам», но и правда, почему? На самом ли деле мне в будущем так поможет эта никому не нужная школьная газета?

«Мне просто нужно хоть что-то делать», – признался я самому себе. Давать слабину перед самим собой я ненавижу еще больше, чем перед другими.

Я подумал, не стоит ли просто заново напечатать выпуск прошлого месяца. Раз уж «Хроники» никто не читает, никто и не заметит. Но если бы я решился на это, то почти доказал бы их правоту, а я уж лучше обделаюсь битым стеклом, чем позволю им победить.

Поэтому я просидел в классе журналистики еще четыре часа. Усраться, но не сдаться.

Кстати об этом, мне уже полтора часа как надо пописать. Господи, надеюсь, туалеты еще не закрыли.

…Я двадцать минут сидел над дневником и пытался подобрать слова, чтобы описать, что сейчас случилось в туалете для мальчиков… Впрочем, я и сам еще не до конца осознал.

По коридору (я не зову его окопом, когда в нем нет людей) я прошел в туалет. Обычно я один остаюсь в школе допоздна, так что просто порадовался, что туалет еще открыт… и, очевидно, не только я.

Стоило мне войти, как я услышал хихиканье (хихиканье!) и стоны. Да, кто-то определенно решил перепихнуться в кабинке. Доводилось ли вам в жизни слышать что-нибудь омерзительнее?

Я посмотрел вниз и увидел две пары ног. Кашлянул, чтобы неизвестные поняли, что не одни. Они явно этого не ожидали и засуетились. Шепот в суматохе даже показался мне знакомым, но к тому, что произошло дальше, я был никак не готов.

Из кабинки, еще не до конца натянув штаны, выбежали Николас Форбс и Скотт Томас. НИКОЛАС ФОРБС и СКОТТ ТОМАС!!! Так, нужно выдохнуть. Давайте вместе… вдох… выдох. Вам лучше? Мне тоже.

Слушайте, я, наверное, в глубине души всегда знал, что однажды застукаю Скотта в туалете за игрой в доктора с каким-нибудь десятиклассником с сайта гей-знакомств, но что это окажется принц Кловерский Николас Форбс… Блин, у меня как-то даже слов нет.

Слава богу, под рукой не оказалось карандашей. Глаза себе выколоть захотелось.

– Господа, должен сказать, я в шоке. В восторге, но в шоке, – сказал им я, когда мой мозг снова заработал.

Николас побледнел так, что стал почти прозрачным. Скотт, казалось, просто злился, что ему помешали.

– Ты ведь никому не расскажешь, да? – спросил Николас, глядя на меня с выражением, в котором одновременно читалось «мы же с тобой друзьяшки, правда?» и «твою мать, мне кабздец».

– Ой, да рассказывай сколько хочешь, нам плевать! – заявил Скотт.

– Заткнись, Скотт! – рявкнул Николас и хитренько мне улыбнулся. – Моим родителям ни в коем случае нельзя об этом знать. Папа дружит с Мишель Бахман. Меня отправят в лагерь, где молятся по четырнадцать часов в день.

– Ладно, Кегни и Лейси[3]

, слушайте, – сказал я и улыбнулся своим мыслям. – Я знаю, каково быть изгоем. И бед, которые ждут изгоя, если его раскроют, я никому не пожелаю. Так что ничего не разболтаю.

– Супер. – Скотт, похоже, был почти разочарован.

– Спасибо, – сказал Николас, к его лицу снова прилила краска.

Я оскорбился тем, что они приняли меня за человека, способного выдать их тайну. Я заведую школьной газетой, а не желтой прессой. А потому я очень быстро придумал, как извлечь из этого пользу, нежели просто обеспечить им публичный позор.

– Однако, – продолжил я, и они замерли, – раз уж я не стану раскрывать рта о том, как его раскрываете вы… – я изобразил минет, хотя, по-моему, они и сами догадались, что я имел в виду. – Возможно, вы могли бы оказать мне ответную услугу.

Скотт ухмыльнулся. Наверняка он знал, что я задумал что-то нехорошее. (Стоит добавить, что в этой ухмылке читалось «ага, разбежался», и она меня взбесила.)

– Сколько? – спросил Николас и достал бумажник.