– Не хотим, чтобы нас дурачили, ради ласки или нежного слова.

– Не хотим быть смешными.

– Не хотим растратить все нервные клетки и впасть в наркотическую зависимость.

– В любви невозможно себя защитить.

– Единственная защита – воздержание!

ОНИ СУМАСШЕДШИЕ!

– Вас отравили, и поэтому вы объявили голодовку.

– Я не объявила голодовку, Жюльетта, – возражает Симона, – я выбрала другое меню.

– Вы слишком поспешили поставить крест. На земле три миллиарда мужчин. Я не понимаю вашей упертости.

– Никто не понимает. Особенно мужчины, которым невыносима мысль, что можно обойтись без них. «Дом, куда мужчинам вход воспрещен». Они в это не верят, вот и воображают, будто мы фригидны, нам по сто лет и из подбородков у нас торчат волоски.

– А я надеюсь, что когда мне будет сто лет, все равно какой-нибудь мужчина еще будет меня желать, – мечтает вслух Жюльетта.

– Если все женщины откажутся от мужиков, как мы, то этим мачо настанет конец! – заявляет Джузеппина. – Finito! Basta!

– Но чем же вы заменили любовь?

Любовь не заменить ничем!

Они молчат. Словно каждая ждет, что ответит другая. Когда Жюльетта уже думает, что попала в точку, Симона вдруг смотрит ей прямо в глаза:

– Мы не ищем замену любви. Мы заменили иллюзии, ожидание, терзания, зависимость, разочарования, семейную психотерапию и прочее простыми и доступными, милыми сердцу вещами, которые не сдует первый порыв ветра, не разрушит ударившая в голову дурь, не унесет весна.

Жюльетта берет еще финик.

– И вместо любви у вас гончарная мастерская и бассейн?

– Нет, целый мир небывалого блаженства!

– Жизнь без мужчин – это жизнь без соли, без сахара, без перца, без меда. Это вы ничем не замените, – не сдается Жюльетта.

Симона встает и, отойдя к окну, шепчет что-то неразборчивое.

– Что ты сказала, Симона?

– «Счастье – малая малость, которую можно погрызть, сидя на земле под солнышком»[25].

Жюльетта берет последний финик. Встает, направляется к двери, оборачивается:

– Вы еще пожалеете. Когда старушками в тиши у камелька[26] вам захочется подержаться за чью-то руку.

Розали машинально убирает чашки. Моет, споласкивает, снова моет. Мыслями она далеко, с Франсуа, в своей прежней жизни.

Все им удавалось. Им рукоплескали. Даже завидовали. Их имена были неотделимы одно от другого: «Розали и Франсуа», как фирменный знак. Dream team[27]: он – креативный директор, она – коммерческий. Она продавала клиентам, впечатленным кривой их товарооборота, рекламные кампании, которые придумывал он, чтобы убедить доверчивых потребителей в превосходстве их продукции. Они выигрывали тендеры, выбивали бюджеты, завоевывали сегменты рынка. Все разговоры были о стратегии, ретропланинге, целевой аудитории. Они были воплощением успеха и достижений. Двигались вперед в одном ритме.

Пять лет назад жизнь Розали рухнула.

В тот день, сидя в кухне, она чистила фасоль. Пел Анри Сальвадор[28], и она слушала его со счастливой улыбкой. «Это милая песенка, которую мне пела мама…» Слова напоминали ей детскую, ежевечерний ритуал: стакан теплого молока с ароматом апельсинового цвета и эта колыбельная, которая тихонько погружала ее в сон.

Франсуа вошел неслышно и положил свои большие ладони на плечи жены. Тело Розали узнало руки и тотчас сомлело от их тепла. Надежные руки, нежные, ласковые, знающие потайные местечки, где прячется ее наслаждение.

– Я буду петь эту песенку нашим детям, – прошептала она.

Франсуа молчал. Анри Сальвадор все пел и пел.

– У нас будет трое!

Она выпалила это, почти выкрикнула. Слова вырвались из самых глубин ее существа.

– Трое или четверо, как минимум трое: Флора, Бенжамен, Ариэль…

Руки Франсуа напряглись. Она чувствовала, как они давят на ее плечи, точно какой-то дурень слишком крепко сжал птицу, чтобы удержать. Она хотела встать, но руки не пускали. Она нервно рассмеялась, высвободилась, нашарила в выдвижном ящике ложку, взяла из буфета стакан, пустила холодную воду, выждала. Выпила маленькими глотками.

Он шагнул за ней к раковине и поцеловал в шею.

– Может, ну его к черту, этот обед? Побудем вдвоем. Пойдем в постельку.

Ей не хотелось в этот вечер в постельку, не хотелось делиться секретами под одеялом, хотелось открыть настежь все окна.

– У меня еще дела, пусти меня.

Он отошел, и она услышала, как он говорил металлическим голосом по телефону.

– Мы не сможем прийти… я простыл… в другой раз.

Сидя в своем кабинете в дальнем конце квартиры, он воображал себя в капкане этой жизни с детьми: шоколадные хлопья по утрам, портфельчики в ряд, фотографии в рамках на камине с малышами в теплых курточках и вязаных шапочках на качелях. Он словно бился об эти картины. Флора, Бенжамен и Ариэль на заднем сиденье семиместного однообъемника, а рядом она, беременная. Нет, не о такой жизни он мечтал. Не сейчас. Не так скоро.

Розали несколько раз перемыла тарелки, стаканы, приборы. Достала из шкафчика блюда и, пока терла их, ощущение больших рук на плечах, не дающих встать, вернулось еще сильнее и неотвязнее.

Когда она легла, Франсуа был уже в постели, с закрытыми глазами. Она знала, что он не спит. Его неровное дыхание прерывалось долгими вздохами. Без особого убеждения они пожелали друг другу доброй ночи.

Проснулась она от кошмара: она сидела в какой-то приемной, одна за другой окружавшие ее женщины скрывались за разноцветными дверями, за ней никто не пришел. Приемная опустела, и вот она сидит одна посреди комнаты на маленьком детском стульчике. У нее огромный круглый живот.

Утром они не сказали друг другу ни слова. Только выпили кофе, у которого был какой-то странный вкус. Еще много дней воспоминание о стиснувших ее руках возвращалось в самые неожиданные моменты: на улице, в кино, в супермаркете.

Через три недели Франсуа ушел.

В последний раз она видела его в октябре, это был месяц годовщины их встречи. Она знает, что было воскресенье, потому что три церковных колокола прозвонили незадолго до его ухода. Они собирались в тот день побегать в Булонском лесу. Но как он был одет? Она морщит лоб, припоминая. В широком сером свитере с высоким воротником или в черном? Она не уверена. Закрыв глаза, пытается придать четкость размытому образу, вспомнить его слова, когда он взялся за ручку двери. До скорого? Я схожу за хлебом? Bye baby? Я люблю тебя? Поцеловал ли он ее перед уходом? Он ведь знал, что уходит от нее насовсем.