Смотрите! тычут они друг друга под ребра, какие лодки стоят на приколе – глазам не верю! Да, говорит один из охраны, султан милостив и позволяет торговать в городе каждому, грек ты, латинянин или араб, если чист на руку и мзду платишь, разгружай товар на пристань, торгуй, никто тебя не тронет. Это вот справа венецианские галеры, у них латинский парус треугольником, не перепутаешь, а это наши береговые плоскодонки, бушприт задран, видишь? фелюги, шебеки, те не спутаешь по откляченному форштевню, арабская самбука из Красного моря, она уж точно бывала в Китае. Да знаешь ли ты, где Китай, деревня? дальше, стало быть, сайка с полуторной мачтой, а за ней ганзейский когг, смотри, у них паруса всегда полосатые, и пузатые каравеллы, обшивка вгладь, и даже чудо из чудес, португальский галеон, которому, говорят, нет в мире равных.

Запомнили, что ли?

Колонной по двое они сходят на пристань, а в стене меж тем открывают ворота, небольшие, в рост, такие в другой раз и не заметишь среди базарной сутолоки на площади, но в такую рань базара еще нет и ворота свободны, в них-то и убывает наша вереница, и пока последние еще спускаются с галер, впереди уже идут по узкой улочке, мощеной круглым камнем, их ведут по улочке наверх, где Айя-Софья с одиноким минаретом, и каждый из них то и дело спотыкается, головы-то задраны к небу, там горит на рассвете золотой полумесяц над куполом, который, говорят, на цепи к небу подвешен, такой он высокий, этот купол, вот и Юсуф, сын плотника из деревни, бритый наголо, не узнаешь, тоже пялится наверх, рот разинул, и скажи ему, что пройдет время, станет он каменщиком и закинет судьба туда, куда теперь только смотрит, под купол Софии, скажи ему так, не поверит Юсуф, и правильно сделает, хотя, с другой стороны, этим утром поверить можно во что угодно, такое уж сегодня утро, так оно складывается, это утро, и даже в то можно поверить, что через час на ипподроме сам султан Селим, светлейший из великих князей мира, хозяин империи, которую и помыслить-то невозможно, этот карлик в красном кафтане, нос крючком, усы торчком, сам Селим-хан остановит взгляд на Юсуфе, а спустя секунду махнет рукой и поплывет дальше, и вся процессия за ним поплывет, и только тот, кто следует слева, пометит себе – «нет, не годен» – после чего выведут Юсуфа из строя, толкнут к таким же как он, ибо выходит, не приглянулся ты, парень, султану, не годишься в пажи к светлейшему, угловат и долговяз ты слишком, а значит судьба тебе назад пылить, но не домой, а в казармы, и бог его знает, какая доля человеку лучше, пажом или янычаром, потому как человека вообще мы не знаем, зато тебе, бритому, янычаром стать лучше, это уж точно.

28.

Я ждал Курбана третий час.

День перевалил к вечеру и парусина зажглась оранжевым светом. Тени стали резкими, черными. Пару раз Бурджу мелькала на галерее и я ловил темный взгляд. А потом в который раз прикладывался к ледяной кофейной гуще.

Наконец она сошла под парусину. Бумаги и рация исчезли.

– Курбан-бей просил передать, что встреча отменяется.

И строго посмотрела.

Вишневый сад. Как? Почему отменяется?

– Профессор утром выехал в Аирнас, – она махнула рукой в сторону фонтана. – Там сегодня открыли слой Синана. Очень важная находка! Курбан-бей будет делать анализ.

Я посмотрел на фонтан. Слой Синана, анализ, Курбан. Если уехал утром, зачем не сказали сразу? Но вишня, вишня!

– Это культурный слой пятнадцатого века. В университете сказали, вы тоже можете ехать, смотреть. Тут недалеко, одна ночь на автобусе. Родина Синана, профессор Курбан, раскопки. Считайте, что вам повезло!

– А вам? – я встал; брюки налипли на ляжки.

– А мой рабочий день закончен.

Мы поднялись на улицу. Мне нравилось как, немного подавшись вперед, она идет в горку. Как юбка обтягивает бедра и скользит по ягодицам.

Да, она учится в университете на историческом.

Да, подрабатывает в медресе.

Да, дипломная работа.

Да, история тугры.

29.

– Тугра это вензель, печать падишаха, – мы сели на лавку под оградой Софии. – Очень важный знак! Только лучшие каллиграфы из дворцовых артелей могли рисовать тугру. Ее ставили на грамоту, которую послы вручали на приемах. Кажется, что они одинаковые, правда? – Она открыла сумку и достала стопку картинок.

Я подцепил листы с колен.

Один и тот же затейливый вензель. Похоже на улитку. Или на несколько скрипичных ключей, которые сплелись в клубок. Три палочки – торчат, как спицы.

– Это древки знамен, – постучала ноготком по спицам. – И у каждого шлейф из конского волоса. Империя непобедима! – Она провела мизинцем по шлейфу и остановилась на кренделе. – Тут овал и вязь под копьями. По научному, «номинативный узел», где зашифровано имя султана. Вот, – она вытащила лист из пачки. – Это самая старая тугра, середина четырнадцатого века. Она принадлежала Орхану, второму османскому хану. Написано просто: «Орхан ибн Осман», что значит «Орхан, сын Османа». Никаких титулов, поэтому и тугра небольшая. А вот это, – она перевернула страницу, – расцвет империи, тугра Сулеймана Великолепного. Рисунок сложный, правда? Шлейфы знамен огибают древко и слева, и справа. Так им казалось гармоничнее. А завиток от овала пересекает копья и уходит далеко направо, как бы подхлестывая строки. «Сулейман-шах, ибн Селим-шах, хан, аль-музаффар да’има». Это переводится как «Шах Сулейман, сын шаха Селима, хан, неизменный победитель». Чем больше у султана титулов, тем длиннее завиток и объемнее «номинативная часть». Понятно?

Золотые ленты, черная каемка. Голубые цветы на полях. Под вензелем тянутся строчки как след гусеницы. И загибаются кверху. Ага, вот и гусеница. Наверху, у самой кромки.

Я вопросительно посмотрел на Бурджу. Она быстро вздохнула, кивнула. Голос певучий, мелодичный. Официальный тон забыли. Вот что значит любимая тема.

– Тугра это модель вселенной. Ее графический знак. Вот эта закорючка на самом верху, – она погладила гусеницу и облизнула верхнюю губу, – бисмилла, исламский символ веры. Ну, как будто автограф бога. Между бисмиллой и тугрой на бумаге пустота. Это небо. На персидских грамотах небо часто покрывали орнаментом. Но османское небо, как правило, оставалось свободным, пустым.

На парапете шаркал щеткой чистильщик обуви, рядом ворковали голуби. Дремал, прислонившись к капоту, таксист.

– А под небом располагалась сама тугра. Она представляет земного избранника Бога, то есть султана. Земная власть удалена от Бога – видишь, сколько между ними пустого неба! – но связь есть. Вот эти знамена, они направлены на Бога, обращены ко Всевышнему. Как антенны.

Неплохо для историка. Антенны, автограф Бога.

– Под самой тугрой расположен текст грамоты. Он символизирует землю, людей. Но текст – видишь? – загибается кверху в конце строчки. Это значит, что человечество тянется к Богу. Тугра это узел, где переплетаются два потока. Милость всевышнего к людям струится по небу. А любовь людей к Богу движется от земли. И встречаются они посередине.