Когда раздается звонок, я понимаю, что надо бежать в кабинет директора, но продолжаю сидеть на своем стуле как приклеенная. Они окружают меня, словно стая гиен.

– Так это правда? – спрашивает поступивший в Гарвард Кайде. – Ты на самом деле не поступила в Колумбийский университет?

У меня дрожат губы. Я проснулась неготовой к тому, чтобы признаться в этом сегодня. Я едва признавалась в этом самой себе. Все эти месяцы лжи каким-то образом заставили меня поверить, что меня приняли. А кроме них и годы, в течение которых родители готовились к моей жизни в Нью-Йорке, словно меня приняли уже в день моего рождения.

Поступившая в Принстон Люси качает головой, а поступившие в Дартмут Мэйси и Триш прыскают со смеху.

– И что же случилось? – спрашивает Кайде. – Политика равных возможностей не смогла тебя спасти?

Я сижу, оцепенев. Две будущие студентки Дартмута смеются, а вот Люси выглядит ошарашенной.

– Это же расизм.

– И где тут расизм? Это просто вопрос. Разве политика равных возможностей существует не для этого? Не для того, чтобы пропустить вперед небелых людей просто за то, что они небелые?

Я не могу описать, что сейчас чувствую. Конечно, смущение, но гораздо больше стыд. Мне стыдно, потому что я не осмеливаюсь открыть рот и сказать, сколько пришлось трудиться моим родителям, чтобы их кандидатуры хотя бы просто рассмотрели наряду с менее квалифицированными белыми людьми.

Нет. Я позволяю им уйти с их мыслями в их головах, как и всегда. Высказываться против расизма, когда ты единственный темнокожий ученик в классе, кажется мне плохой идеей, особенно с учетом обстоятельств: они были приняты в университеты Лиги плюща, в то время как я темнокожая девушка, солгавшая об этом.

Телефон у меня на коленях снова вибрирует. Я боюсь посмотреть, что еще мне уготовил Картер. «Если ты пойдешь насчет этого к директору, я отправлю этот список твоим родителям».

Знаете что? Нет. Забудьте про поход к директору. Я справлюсь с этим сама. У меня ладонь чешется от желания выбить из него всю дурь с того момента, как он «потерял» мой дневник.

Я выскакиваю из кабинета мистера Фостера и попадаю в море осуждающих взглядов. Головы манекенов наблюдают, как я бегу по коридору, глазами выискивая Картера. Оказавшись в холле С, я замечаю его затылок над всеми остальными. Мои глаза сужаются и совсем не ко времени наполняются слезами. Я в таком бешенстве. А когда я в бешенстве, я плачу. И если позволить этому зайти слишком далеко, я разрыдаюсь. А это совершенно неуместно.

Добравшись до него, я дергаю его за руку, чтобы он повернулся ко мне. Он открывает рот от удивления, когда я хватаю его за воротник футболки, заставляя опустить голову на один уровень с моей.

– Йоу, что за…

– Верни мне мой дневник, пока я не уничтожила твою жизнь, – рычу я сквозь стиснутые зубы.

– О чем ты? – Он всматривается в мои глаза, его лицо всего в нескольких дюймах от моего.

– Я знаю, что это ты меня шантажируешь!

На нас таращатся люди, но мне всё равно.

Картер отрывает мои пальцы и выпрямляется, поднимаясь во весь рост.

– Шантажирую тебя?

Меня бесит, что он не может просто это признать. Он уже рассказал, что меня не приняли в Колумбийский университет, всей школе. Разве этого недостаточно?

Я прижимаю руки к груди.

– Что я тебе сделала, за что ты так со мной?

Он окидывает взглядом коридор, потом опускает подбородок и тихо произносит:

– Объясни мне, о чем ты говоришь.

Я вытаскиваю телефон и сую пост прямо ему в лицо.

Он просматривает мой список лжи, словно видит его впервые.

– Кто это опубликовал? – он достает из кармана свой телефон. – Погоди, это то, на что все смотрели на уроке?

– Как будто ты не знаешь!

Он открывает свое собственное уведомление об этой публикации.

– Эй, мисс Колумбийский университет, – ухмыляется Дарла Мэйсон, проходя мимо меня и Картера.

Мое сердце ускоряет свой ритм. Все знают о Колумбийском университете, и они, без сомнения, расскажут своим родителям. А значит, уже скоро об этом узнают и мои предки.

– Куинн, – произносит он, привлекая мое внимание, – ты думаешь, это сделал я?

– Я знаю, что это ты, – горько усмехаюсь я. – Просто отдай мне мой дневник и оставь меня уже в покое, черт возьми.

Раздается дурацкий звонок. Я снова опаздываю на урок.

– Слушай, мне пора на урок, – он отступает на шаг назад. – Я этого не делал, поняла? Клянусь, я этого не делал! – Он уходит и оставляет меня наедине с этой катастрофой.

Он этого не делал, ну да, конечно! Если это не он, то, выходит, какой-то безымянный варвар прочел всё обо мне и теперь держит мои секреты у моей головы, заставляя меня спустить курок прежде, чем это сделает он сам. «Какой-то безымянный варвар» звучит намного более пугающе, чем Картер, так что я не рассматриваю такой вариант. Это Картер. Это должен быть Картер. Пожалуйста, пусть это будет Картер.

Третий урок у меня общий с Дестани. Готова поспорить, они с Джией были рады новостям. Может, она и обидела меня в прошлые выходные, но я-то вообще несколько месяцев лгала о Колумбийском университете. Я не смогу теперь посмотреть ей в глаза. Я выбегаю из школы через задний выход.

Двери выходят на поросший травой холм с дубом, поднимающимся от основания склона. Вдали виднеется пастбище, огороженное деревянным забором, вдоль которого сплошняком растут деревья и густой кустарник, и сейчас там всё заполнено низким плотным туманом. Я иду туда и представляю себе, как перелезаю через забор и прокладываю путь через кусты, словно выезжая на «гаторе» на тропу, ведущую от дома Хэтти по бездорожью, а она сидит рядом со мной.

Я поднимаю взгляд к серому небу. Маленькая часть меня мечтает, чтобы пошел дождь, но большая часть знает, что для моих волос это будет просто ужас. Тогда, давно, это не останавливало меня и уж точно не могло остановить Хэтти.

Когда мне было пятнадцать, мы поехали на «гаторе» – я была за рулем – к небольшому озеру, спрятанному глубоко в лесу позади ее дома. Облака затягивали небо, серые и черные. Я спросила ее:

– А если начнется дождь, пока мы здесь? Что, если «гатор» увязнет в грязи и мы застрянем здесь без еды, воды и сотовых телефонов?

– Если мы застрянем, я покажу тебе, как его вытолкать.

Но в этот момент она сгорбилась, вставая, и ей пришлось опереться на поручень, чтобы сойти вниз по ступенькам. Я просто не могла не задаться вопросом, как, черт побери, она собиралась показать мне, как вытащить вездеход из грязи, если сама с трудом могла спуститься с крыльца.

Я застонала, когда на лобовое стекло брызнули первые капли.