Я плюхаюсь на кровать и включаю «Любовь и баскетбол». Залезаю под одеяло и пытаюсь погрузиться в историю, но в мозгу всё так же свербит, под кожей вибрирует, а глаза каждую секунду смотрят на телефон. Где он? Чем он там так занят, что не взглянул на телефон ни разу за два часа?

Мама открывает дверь. Бросает взгляд на телевизор и вздыхает, видя, что я снова смотрю этот фильм.

– Еда уже здесь.

Я останавливаю видео посреди сцены разрыва и спускаюсь вслед за ней по лестнице. Лишь два раза откусываю от своего саб-сэндвича. Это всё, что я в состоянии проглотить. Когда я встаю, чтобы уйти к себе в комнату, мама спрашивает:

– Ты что, больше не будешь есть?

– У меня нет аппетита, – я поднимаюсь по лестнице.

– У тебя всё в порядке?

Я останавливаюсь и оглядываюсь через плечо, положив левую руку на перила, а в правой держа телефон. Она выглядит обеспокоенной. Мы с ней похожи, но ее волосы более податливые, как и тело. Те же большие глаза, те же пухлые губы.

– У меня всё нормально, – говорю я, после чего разворачиваюсь и продолжаю подниматься.

– Подожди, Куинн. Твой отец позвонил с работы. Он хочет, чтобы ты позвонила ему на мобильный.

Я останавливаюсь, не скрывая раздражения.

– Что-то мне сейчас не особо хочется говорить с ним.

– Я знаю, но это важно.

– Мам, я сейчас не в настроении выслушивать его крики о том, что надо искать отдельную квартиру.

– Это касается Хэтти.

Земля притормаживает вращение вокруг своей оси. Моя спина начинает болеть от слишком долгой неподвижности.

– А что с ней?

– С ней всё нормально, – быстро отвечает мама, потушив пожар прежде, чем он успевает разгореться.

– Тогда в чем дело?

– Просто позвони ему.

Я бегу по ступенькам, набираю отца, но слышу автоответчик. Я звоню снова, закрывая дверь в свою комнату. И снова, упав на кровать. Он наконец отвечает.

– Куинн, у тебя всё в порядке?

– Мама велела мне позвонить тебе. Что-то случилось с Хэтти? С ней всё нормально?

– Куинн, – он выдыхает мое имя так, словно может вдохнуть воздух в мои легкие. Но он не может. – С ней произошел несчастный случай, но она в порядке. Я сам ее осмотрел, чтобы убедиться.

– Что произошло? – мой голос проваливается, когда я переворачиваюсь на спину. – Какой несчастный случай?

– Она упала.

– Что? – В ее возрасте люди не должны падать. Падение может превратить ее в прах – ее всю, не только разум. Я представляю ее корчащейся от боли на кафельном полу, в морщинах, с переломанными хрупкими костями. – О боже, папа!

– С ней всё нормально. Ничего не сломано. Только немного побаливает.

Я думаю, была ли она одна, когда это случилось, плакала ли она. Я никогда не видела Хэтти плачущей. Она тряслась на холодном полу, пока кто-нибудь не пришел ее поднять? Через сколько времени ее нашли? Я спрашиваю себя, сколько боли она теперь способна вынести, может ее притупленный разум притуплять и телесную боль. Или, может, она уже забыла, каково это – чувствовать боль. Я надеюсь, что это так. Надеюсь, что это было первым, что она забыла.

Я пытаюсь подавить рыдания, разрывающие мою грудь.

– Ты должен ее перевезти! Эти люди не компетентны!

– Куинн, я клянусь тебе, она в хороших руках. Послушай меня, – его голос срывается, словно он куда-то идет. – Давай вместе съездим к ней в эти выходные. Я не принуждал тебя, потому что знаю, как тебе тяжело…

– Нет.

– Когда ты уедешь в Колумбийский университет, ты не сможешь ее навещать. Не делай ту же ошибку, что совершил я со своим дедушкой. Ты ведь не хочешь жалеть обо всем том времени, что могла бы провести с Хэтти, прежде чем она…

– Не говори мне об этом!

Он вздыхает.

– Мы поговорим об этом позже. Просто подумай об этом.

Просто подумать, словно у меня есть выбор. Хэтти живет в моей голове, как помехи, то на заднем фоне, то оглушая со всех сторон.

Я выхожу на улицу и замираю перед ее подвесными качелями на патио. Я помню, как нашла их прошлым летом среди наших шезлонгов, словно просто еще один предмет мебели. Но они всё еще пахли ею, как свеженарубленные дубовые дрова для камина и еще немного сосновых для разжигания огня.

По словам Хэтти, быть на улице – уже активность. Мы с ней обычно сидели на ее качелях, наблюдая за птицами, деревьями и облаками, иногда разговаривали, иногда молчали. Мы могли делать это часами, потягивая лимонад, чай или и то и другое.

Я сижу, покачиваясь, в темноте, глядя, как полумесяц постепенно скрывается за деревьями, думая о ней и беспокоясь. Если бы у меня был мой дневник, я бы составила список своих тревог.

Меня тревожит, что она была одна, когда упала.

Меня тревожит, что ей было больно.

Меня тревожит, что она плакала.

Меня тревожит, что она не плакала.

Меня тревожит, что она обижена на меня за то, что я не прихожу ее навестить.

Меня тревожит, что в ней не осталось ничего от той, какой я ее помню.

Меня тревожит, что, когда я наконец навещу ее, она меня не узнает.

Меня тревожит, что ее не станет раньше, чем я наберусь смелости, чтобы навестить ее.

Все эти тревоги не дают мне дышать, постепенно превращаясь в чувство вины, разрушающее меня изнутри, и страх, высасывающий из меня душу. Если я это не запишу, мой страх сделает намного больше, чем просто лишит меня дыхания. Мой дневник нужен мне прямо сейчас.

В то же мгновение телефон, лежащий у меня на коленях, издает звук, как по будильнику. Уже двенадцатый час ночи. Я хватаю его, и моим глазам едва удается сфокусироваться на односложном ответе Картера: «Ага».

Итак, мой дневник у Картера, но непонятно, читал ли он его. Я пишу, перепечатывая десять раз, прежде чем отправить: «Верни мне мой дневник. Ты ведь его не читал?».

Я вижу, как всплывают пузырьки его ответа, потом исчезают. Я уже готова взорваться, когда спустя еще десять минут он отвечает: «Можем обменяться завтра. Встретимся у моего шкафчика утром».

Он не ответил на мой вопрос. Почему он не ответил на мой вопрос?

Моя кожа немеет от покалывания. Может, он как моя мама – когда я задаю ей сразу несколько вопросов, она отвечает только на один. Может, он просто забыл ответить на этот крайне важный вопрос. Так что я пишу в ответ: «Ладно. А где у тебя шкафчик?»

Его шкафчик в холле В, номер 177. Я стою у стены напротив в своих коричневых полусапожках на толстом каблуке и желтом платье с открытыми плечами. Я собрала свои неуправляемые волосы в пучок на затылке, сделала макияж, моя темная кожа блестит от детского масла, аромат духов легок и свеж. Нет, я не наряжалась специально ради встречи с ним, и нет, я не позирую у его шкафчика, встав со скрещенными ногами. Я всегда так выгляжу.