Она спускалась в Преисподнюю.

Настал тот час, когда дальше тянуть было уже невозможно — обсидианов, дарящих спасительный свет, осталось слишком мало.

Их дом долгие годы был их крепостью, сияющим факелом посреди живой, нетерпеливой тьмы. Они жили на задворках города — там, куда не доставал свет обсидиановых фонарей. Выйти на улицу без источника света нельзя, вот они и не выходили. Жили, экономя драгоценные осколки лавы, своей маленькой уютной компанией — престарелая мать и молодой сын.

Эна слегла с тяжелой болезнью, и чувствовала, что осталось ей недолго. Но в этом она могла винить только саму себя. Однажды она заснула, не заметив, что догорает обсидиан, а окно, ведущее в ночь, приоткрыто. И как только обсидиан погас, тьма не преминула этим воспользоваться — проникла в дом сквозь оконную щель и оплела шею Эны в удушающем объятии. Она проснулась от собственного крика…

Роковая случайность, стоившая ей невероятных болей и понимания, что совсем скоро ее сын останется совершенно один. Один против вездесущей тьмы.

С тех пор Эна медленно угасала, и боль с каждым часом становилась все сильней

— тьма изнутри растерзывала ее душу. Но она не могла допустить, чтобы ее сын узнал правду. Узнает — никогда не оставит ее, а это необходимо. Эна не могла позволить, чтобы он остался здесь, в этом всеми забытом уголке треклятого мира. Не могла позволить, чтобы Адам, как и она, оказался проклят тьмой.

— Адам, я думаю, настала пора тебе отправиться в Скарфолл и попытать удачу.

Он изумленно взглянул на нее поверх зажженного обсидиана, который внимательно изучал — как скоро догорит, как скоро оставит их в кромешной темноте? При взгляде на сына защемило сердце. Истинный ангел — золотисто-русые вьющиеся волосы, светло-голубые глаза. Кто они такие, эти ангелы, Эна помнила смутно — осталось какое-то зыбкое воспоминание на задворках сознания, до которого не дотянуться, не облечь в слова…

— Мама, но…

— Сколько можно сидеть взаперти? Вода кончается, еда тоже. Так не может продолжаться бесконечно. Тебе нужен нормальный дом, а не эта хибара посреди островка тьмы. Да и обсидианов осталось совсем немного — боюсь, дольше тянуть уже нельзя.

Адам молчал — признавал ее правоту, но и оставлять мать одну не хотел.

Эна открыла шкатулку, которую всегда запирала на ключ. Пять обсидианов, надежно запрятанных в зачарованную черную ткань, которая гасила их магию. И шестой — уже почти догоревший осколок, освещающий их дом.

— Тут десять обсидианов. Пять тебе — пять мне, все справедливо. — Эна заставила себя улыбнуться. — Попробуй устроиться слугой в какой-нибудь богатый дом — если творцом стать не выйдет. А потом заберешь и меня, как у тебя все сложится удачно.

Эна знала, что этого никогда не случится. От проклятия тьмы спасения нет. Люди гаснут — что заряженные обсидианы — медленно, болезненно, неотвратимо… Она, смертельно больная — лишь обуза для сына, у которого вся жизнь еще впереди.

Эна вложила в ладонь сына последние обсидианы и поспешно захлопнула крышку шкатулки, чтобы Адам не увидел, что она пуста.

— Хорошо, мама, — сказал он с тяжелым вздохом. — Я вернусь — до того, как обсидианы догорят.

— Иди, милый, и помни — я очень тебя люблю.

Обняла так крепко, как только позволила притаившаяся в костях и крови болезнь. Прижалась морщинистой щекой к щеке сына, сморгнула слезы и мысленно прошептала: «Прощай».

Когда за Адамом захлопнулась дверь, Эна села у окна и еще долго наблюдала за тем, как в океане тьмы мерцает огонек — зажженный обсидиан в руке сына. Смотрела, как догорает, медленно крошась, ее собственный обсидиан, скудно освещающий дом. Когда его сияние стало совсем слабым, вышла на улицу. Вспугнутая обсидианом тьма отстранилась, но не ушла — затаилась, чувствуя, что ее час уже близок.

И вот обсидиан догорел. Эна бросила под ноги бесполезный осколок лавы и выпрямилась горделиво, глядя прямо в глаза своему врагу. И тьма тотчас набросилась на нее голодным зверем. Последней мыслью перед тем, как тьма растерзала ее на клочки, была мысль о сыне.

Пространство вокруг Эны растворилось в бесцветной дымке, подернулось туманом

— забвения, не иначе. И вот она пришла — с тяжелой темной косой, перекинутой через плечо, в длинном белом платье.

— Мне нечего предложить тебе, чертовка, — вскинув подбородок, произнесла Эна.

— Тебе, может, и нечему, а вот твоему сыну… — Не голос — журчание ручья.

— Не тронь моего сына, забирай меня, — твердо сказала Эна.

На красивом лице отразилась досада.

— Как знаешь… — сказала Леди Смерть.

И Эна умерла — теперь уже навеки. Стала частью тумана, что существовал вне пространства и вне времени. Туман, называемый Ничто, пустотой, забвением.

Ее больше не стало.

В полумиле от дома Адам остановился. Его посетило вдруг странное чувство — будто бы он только что думал о чем-то, а о чем — забыл. Он взглянул на горящий обсидиан в своей ладони, и те, что висели на поясе в бархатных мешочках. Кто дал их ему?

Вспышка досады от осознания, что позабыл что-то очень важное, погасла. А не все ли равно? Постояв еще несколько мгновений, Адам неторопливо продолжил свой путь.

Долгий спуск закончился прямо посреди шумного города. Лестница, которая привела Клэрити сюда, исчезла, будто ее и не было никогда.

Она представляла себе Преисподнюю реками лавы посреди голой каменной тверди или выжженной солнцем пустыни из черных песков или пепла.

Реальность оказалась… другой.

Вдоль широких мощеных улиц города протянулись ряды стеклянных фонарей, в сердце которых сверкал огненный камень. Они погружали город в огненный полумрак — теперь становилось понятно, отчего многие художники изображали ад черно-красным. Над головой — чернильное небо. Непроницаемая толща земли, граница, отделяющая мир живых от мира мертвых. Вот только жители Преисподней ничем не отличались от обычных людей.

Невысокие каменные дома образовывали причудливый лабиринт, по улицам сновала разношерстная толпа, обряженная в самые разнообразные одежды. Мимо Клэрити прошла бледная девушка в длинном винтажном платье из кружев, навстречу ей шла черноволосая красавица в ультракороткой юбке и топе, едва прикрывающем грудь. Девушки обменялись неприязненными взглядами.

Клэрити рассудила так — раз трещина в земле привела ее в этот город, значит, и Каролина должна быть где-то неподалеку. Во всяком случае, ей очень хотелось в это верить. Но блуждание по освещенному огненными камнями городу ни к чему не привело.

Она находилась в Преисподней уже несколько часов, но ничего ровным счетом не узнала. Поначалу робея, она подходила к жителям ада и расспрашивала о милой девчушке с золотистыми волосами и голубыми глазами. Все безрезультатно. Кто-то отмахивался от Клэрити как от надоедливой мухи, кто-то останавливался и действительно пытался вспомнить. А одна женщина со смуглой кожей и сильным акцентом, с жалостью взглянув на Клэрити, посетовала, что она может уже давно блуждать за стеной города.