Кровотечения из носа порой бывают весьма сильными, настолько, что приходится тампонировать носовую полость, но во время оперативного вмешательства в носовой полости можно поступить проще – достаточно перевязать артерию выше места кровотечения, и кровотечение остановится. Так и сделали – остановили, осушили, стабилизировали артериальное давление, продолжили операцию.

Вот в этом месте, в решении продолжать операцию, образно говоря, и оказались зарытыми все те собаки, которых сейчас норовят спустить на хирургов. Видели, что дело пошло не так, зачем продолжали? Недооценили тяжесть состояния пациентки? Вот вам и криминал – налицо халатность. Или же понадеялись на вечное «авось»? Так еще хуже! Народ жаждет крови врачей-убийц, и народ получит ее. Вина хирургов налицо. Хирургов, не анестезиолога, точнее – хирурга, ответственного за операцию. Именно он принимает решение – продолжать или нет, а ассистент, анестезиолог и прочие участвующие в операции обязаны ему подчиняться. Ассистент не вправе сказать: «Ну раз так, Иван Иванович, то доделывай сам, без меня» – и уйти. Анестезиолог тоже не вправе сказать: «Хочешь продолжать – дело твое, веди пациентку сам». Нет уж, раз уж вместе начали, так вместе и заканчивать. А потом уже после драки, то есть после операции, махать кулаками, выясняя, кто прав, а кто виноват.

Закончить? А что означает «закончить»? Хирурги не могут оставить все как есть. Надо ушить рану как положено. А осталось совсем чуть-чуть, операция близилась к завершению. И показатели гемодинамики стабилизировались – сердце стучало в правильном синусовом ритме[15], давление держалось на должном уровне. Дыхание искусственное, аппарат дышал за пациентку – так при масштабной ринопластике и положено. Дыхательная трубка вставлена в трахею и подключена к наркозному аппарату с функцией искусственной вентиляции легких, нос как бы «выключен» из процесса дыхания. Иначе как же делать ринопластику? Вдруг пациент вдохнет немного крови и получит аспирационную пневмонию[16], грозное заболевание?

Короче говоря, все наладилось, выровнялось, стабилизировалось. Почему бы не продолжить операцию? Прямых показаний для ее экстренного прекращения нет, и остался завершающий этап, половина которого включает в себя те же действия по ушиванию раны, которые производились бы и при экстренном прекращении операции.

Экстрасистолы были, но единичные, неопасные. Про них, наверное, в тот момент и не вспоминали. Анестезиологи о таких незначительных событиях часто вообще не сообщают хирургам – люди оперируют, нечего их понапрасну отвлекать.

Осталось немного. Не брать же пациентку ради этого на повторную операцию. Дел-то оставалось на полчаса с небольшим по самым пессимистическим прикидкам.

Кто же знал, что пациентка Викулайская выдаст на операционном столе фибрилляцию желудочков и умрет, несмотря на все старания врачей?[17] А стараний этих было немало.

Операция с летальным исходом. Что может быть страшнее для врача? У Александра никогда не умирали пациенты, но тем не менее он мог представить, какой это удар для хирурга и для всех, кто участвовал в операции. Хотели как лучше, а получилось так, что хуже и не бывает.

– Голову сломать можно, – пожаловался своему отражению в полированной столешнице Александр, отодвинув от себя материалы.

От сидения над бумагами затекли спина и шея. Александр встал, потянулся и повертел головой. Где-то противно хрустнуло, но не в голове, а, кажется, в позвоночнике.

Самый простой путь не всегда оказывается самым правильным. Подъехать в клинику и пообщаться с коллегой – это просто и быстро. Но эксперт не может вести себя подобным образом, потому что он не следователь и не оперативник. Эксперт вправе потребовать у следователя дополнительную информацию, а уж следователь будет решать, в каком виде ее предоставить. Иначе говоря, то ли сам допросит свидетелей и подозреваемых, то ли проведет допрос в присутствии эксперта. Но сложности удлиняют, а времени в обрез. Среда прошла в суете и знакомствах, в четверг Александр изучал материалы, а вечером обсуждал дело с доцентом Рыкаловым. Говорили только о деле, то есть – о ходе операции и действиях врачей, никаких «закулисных» и «подковерных» тем не касались. Рыкалов не затрагивал этих тем, а Александру по большому счету они были неинтересны.

– Все это и выеденного яйца не стоит! – сказал Рыкалов на прощание. – По-хорошему, если говорить начистоту, то эта история не тянет на уголовное дело. Поймите меня правильно, Александр Михайлович, я не корпоративную честь и белизну халатов блюду, а говорю то, что думаю. Неблагоприятное стечение обстоятельств – не более того. Да, возможно, если бы операция шла быстрее или была прервана, короче говоря – если бы она закончилась раньше, то фибрилляция уже случилась бы после нее или вообще не случилась. Но как можно говорить наперед? Я еще понимаю, если бы у Викулайской была какая-нибудь патология, если бы у нее в анамнезе было хотя бы одно нарушение ритма. Что-то, что могло насторожить коллег… Но не было ничего или же было, но она внимания не обращала. «Екнуло» сердце, ну и ладно…

Подчас периодически возникающие нарушения сердечного ритма выявляются случайно, во время обследования. Электрокардиография здесь не поможет, поскольку очень низка вероятность того, что пароксизм придется как раз на ту минуту, в которую записывается кардиограмма. Необходим как минимум суточный мониторинг – на груди залепляются электроды, на пояс прикрепляется записывающее устройство, в течение суток человек ведет дневник, в который записывает свои действия, когда проснулся, когда завтракал и т. д. Дневник нужен для того, чтобы во время расшифровки полученных данных врачи могли понять, при какой степени физической активности возник тот или иной пароксизм и как вообще реагирует сердце на физические нагрузки. Суточное мониторирование ЭКГ чаще всего называют холтеровским мониторированием по имени американского ученого, предложившего этот метод.

– …Выговор – еще куда бы ни шло, – Рыкалов поморщился, давая понять, что и выговор он считает чрезмерно высоким наказанием. – Но уголовное дело – это, конечно, перебор. Конъюнктурщина чистой воды! Нам нужно «дело врачей» местного розлива!

– Я, в общем-то, с вами согласен, Федор Васильевич, – признал Александр. – Не насчет «дела врачей местного розлива», а насчет того, что ничего преступного в действиях коллег я не нахожу. Надо бы, конечно, все еще раз взвесить, продумать, но в целом действия коллег кажутся мне обоснованными. Что касается хирургов, то я и сам, наверное, в подобной ситуации поступил точно так же. Если исходить из того, с чем я ознакомился…