копошились в своих рюкзаках, как майские жуки — укладывались на выход. Здесь же в толпе стояли представители рот в ожидании своего пополнения.

Егор привычно был собран, наблюдал как собираются другие, ждал своего, как называют в армейских кругах, — «покупателя». Когда — то ему нравилось наблюдать, как его сапёры собираются в разведку или, наоборот, чистят оружие после боевой задачи — все по — разному, каждый по — своему, но было в этом и что — то общее — бережное, почти любовное, обращение со своим снаряжением — будь то оружие или привычный солдатский скарб. С оружием всё было более — менее понятно — как обслужишь, так и огонь вести будешь, а с имуществом было совсем всё не так просто: любому бойцу приходилось таскать на плечах массу снаряжения, с ним же воевать, а значит требовалось как можно удобнее подогнать и распределить его на себе, разложив по карманам, сумкам, подсумкам и чехлам всё самое необходимое — солдату в бою лишнего имущества не надо.

Самые разные предметы должны были располагаться так, чтобы в нужный момент мгновенно оказаться под рукой — и сапёры следовали его принципу: примерил, подогнал, проверил, подогнал снова. Тогда Егор делал то же самое. То же самое делал и сейчас. Только времени сейчас требовалось больше, вот и поднимался раньше, и теперь наблюдал с края кровати, как это делают остальные, многим из которых, война была уже не по возрасту. Война всегда была уделом молодых.

— Текуев!.. Аюб!.. — громко объявил Зазиев, стоя на взлётке.

— Здесь! — крепкого вида лакец обозначил себя рукою, поднятой над головой с бородою — ширмой, как у президента Линкольна, соединившей оба виска вдоль подбородка.

— Мир тебе, брат! — ответил на отзыв, стоявший позади Зазиева, Муса и, словно его пихнули в спину направился приветственно обнимать новобранца, как это делают все кавказские мужчины, отхватив руками сразу побольше воздуха, будто держат перед собой скрученный невидимый матрац, вероятно для того, представляя, оскалился Егор, чтобы не дай бог не напутать чего и не провести, возможно, первое, что свалится на ум, какой — нибудь борцовский приём.

Зазиев только кивнул Текуеву в ответ, также громко объявив второго.

— Я, — отозвался Бис, подымаясь.

Покрутив головой, Зазиев не сразу идентифицировал в новобранце из тёмного угла инвалида. Бис не показался Зауру одноногим калекой, как отзывался о нём Абулайсов — вполне себе обычный, с руками и ногами, рюкзаком за спиной, поверх головы которого торчала какая — то карбоновая клюшка.

— Это ещё что за радист? — посмеялся Муса, злорадствуя. — Ротный сказал: одноногий… А у этого, вроде обе… — презрительно глядел он исподлобья. — Что скажешь, воин? — безжалостно поинтересовался он, словно речь шла не о человеке в целом, а о босых ногах его и разбитых скисших берцах, которые под покровом ночи увели вороватые соседи по карантину.

— Ты — одноглазый, что ли? Плохо видишь? — сказал Егор с выразительным чувством, оценив ситуацию. — Или, с арифметикой у тебя хуёво? — глаза Егора стали злыми, и от этого более выразительными, а лицо угловатым и недобрым.

Нельзя сказать, что у Егора вообще лицо было мягким или просветлённым — грязного земляного оттенка атрофические рубцы, как результат подрыва, заметно красовались в области правого виска, на щеке и шее, рубец над переносицей «раскалывал» лицо к носу пополам и уходил под правый глаз; и такого же цвета оспины — земли, въевшейся под кожу с окалинами раскалённого взрывом асфальтного гравия, — с большой натяжкой делали его лицо не то чтобы приветливым или дружелюбным, его нельзя было назвать даже сколько — нибудь приятным.

— С арифметикой всё в порядке, да… — заговорил Аллагов совсем другим тоном, куда доброжелательней прежнего, будто получил ощутимый отпор, выраженный непристойной бранью и тяжёлым взглядом. — Я, доун, вопрос задал, да, отвечать надо… — но, спустя секунду уступил, сопротивляясь одним только придирчивым видом. — Дело твоё, доун…

— Успокойся! — запретительным тоном сказал Заур Мусе и отвернулся к Егору, вид которого стал прежним, совсем невыразительным. — Это все вещи? Ничего не забыл? Идём!

Егор зашагал в междурядье кроватей, мелькая над головами копошащихся людей сменным беговым протезом.

«Радистка, сука, гребаная! — затаившим злобу сердцем подумал Аллагов. — Ещё договорим!», — цокнул он, похлопал по плечу Текуева, кивком головы предлагая тому следовать за ним.

Между тем, к вечеру, сердечная злоба Мусы к дерзкому новичку, который почему — то оказался без заявленных Абулайсовым страшных увечий, чего Муса никак не мог понять, тихонько истлела, сменившись на странное, необъяснимое чувство — Бис напомнил Мусе важного человека из детства, с кем он вырос. Целая комбинация черт — фигура, тембр голоса и, казалось, лицо были ему знакомы, как черты дальнего родственника, человека родного и понятного, а может… человека неприятного и возможно опасного, без внятных причин, потому что Муса их уже не мог помнить, с кем могла быть старинная вражда, возможно, несерьёзная, которая прошла или закончилась примирением, или переросла за давностью лет в приятельское взаимное уважение. Это неизвестное чувство Мусу раздражало.

— Заур, дай личное дело русского, — попросил Муса, заглянув через плечо Зазиева.

— Зачем тебе? — не оборачиваясь, поинтересовался тот.

— Изучить хочу, доун…

— Чего тебе там изучать? — занимаясь своим делом, поинтересовался Зазиев снова. — Он не в твоём взводе…

— Знаю, — Аллагов выдавил челюсть вперед, словно именно ею сдерживал накопившееся внутри раздражение. — А тебе, чего?

— Ничего, — как мог спокойнее сказал Зазиев, глядя на взбесившееся лицо Мусы. — Закон о защите персональных данных, читал?

— Ты, блин, издеваешься надо мной?! Дай мне посмотреть!

— Иди, в окно смотри! — серьёзным тоном сказал Зазиев. — Не отвлекай от дела!

— Какого дела?! — Муса руками залез через плечо Заура, разметав бумаги по столу. — Бумаги разбирать — что за дело такое?!

— Не твоя проблема? Зачем лезешь к нему?

— Да! Не моя! — взорвался Аллагов, не в силах больше сдерживаться. — Мне просто надо посмотреть: кто он, доун, что он, откуда… Могли мы пересекаться?!

Зазиев подчёркнуто важно положил из тарелочки в рот инжир.

— Командиру твоему — дам… Тебе — нет, — вкусно прожевал он слова с инжиром во рту, скрыв под этим свою нерешительность, как поступить. — Нет таких полномочий! — ещё больше запутал он ситуацию, из чего вообще не было ясно, кому и для чего их, полномочий, не хватает.

Аллагов моргнул злыми глазами, цокнул и, не возразив ничего, вышел из кабинета. Но минуту спустя, влетел снова, как коршун:

— Последний раз, доун, по — братски прошу, дай посмотреть!

— На… смотри… — неожиданно, без раздумий согласился Зазиев, положив картонную папку перед Мусой, поражённому внезапной переменчивостью Заура, как молнией. — Только, смотри здесь.

Аллагова