— Нина, посмотри на меня, — Максим мягко берёт за подбородок и разворачивает моё лицо к себе, заставляя посмотреть ему в глаза. Нависает стеной, не оставляя шанса на отступление.

А я не могу справиться с дрожью. Будто не было этих пяти лет и работы с лучшими психологами города. Да, вот такой слабой я оказалась, не справилась сама со страхом. Но сейчас рядом нет ни матери, ни психолога, ни даже Юльки. А был лишь этот чужой мне парень, которому мне почему-то хочется выложить всё.

— Мне было почти шестнадцать, когда в доме культуры мы ставили «Лебединое озеро», — он всё же позволяет мне не смотреть на него, но продолжает нависать огромной тенью слишком близко. — Большой зал почти на две тысячи человек, полный. Пришли мои одноклассники, родители — они тогда ещё были вместе. Как ты понял, я исполняла Одетту — роль сложная, но я так старалась, так хотела её. Я была лучшей в своей группе.

— Я в этом и не сомневался, Пёрышко, — Максим садится в соседнее кресло, поворачиваясь всем корпусом ко мне, внимательно смотрит.

— А он опаздывал, — голос глохнет. — Пришёл за пару минут до начала. Я сразу заметила, что с Владом что-то не так: зрачки были расширены, глаза странно блестели.

— Твой партнёр пришёл под кайфом, — Ларинцев сдвигает брови, хмурится.

При воспоминании о том моменте сомнений, когда я увидела Влада за кулисами, меня пробирает холод. Я столько раз ругала себя, что не послушала свой внутренний голос, который вопил об опасности.

— Рудик, не дрейфь, всё ок, — разминаясь, сказал тогда Влад и завёл колено ладонью назад в арабеск, потянулся макушкой к носку. — Ты будешь сверкать, моя Одетта.

А потом он привлёк меня и поцеловал. Это был наш с ним третий поцелуй. Да и вообще третий в моей жизни. И я отпустила страх, поверила, как верила всегда. Я бросалась в его объятия в поддержках без оглядки с восьми лет, когда нас поставили в пару. Доверяла свою жизнь и свою душу.

— Не знаю, что именно он принял, но доза была слишком большой, и вот когда мы вышли в высокую поддержку, ему стало плохо. Я увидела слепящий свет софитов, успела улыбнуться зрителю, а потом… секундная шаткость, тошнота от ощущения падения и удар. Хлопок. И холод. Мне было так холодно, Максим. Особенно ногам. А софиты продолжали светить.

— Ты сломала спину, — парень сжимает кулаки, лежащие на коленях, и смотрит перед собой.

— К счастью, нет. Но в двух позвонках были трещины, а ещё сотрясение и перелом двух рёбер. Сильное растяжение связок на правой ноге. Я провела три месяца в постели, а потом ещё шесть в корсете. Врачи сказали, через год восстановительной терапии я смогу вернуться к балету, но…

— Но ты не смогла.

Я сжимаю виски и провожу ладонями до затылка, сцепляю пальцы и делаю несколько глубоких вдохов-выдохов, как меня учили, когда накатывал страх.

— Максим, думаю, я правда не смогу. На сцене снова будет яркий свет, и боюсь, что растеряюсь. И…

— Ты не доверяешь мне.

Он уже в который раз заканчивает за меня предложение, чётко попадая в цель. Прямо в десятку.

— Прости…

Я опускаю глаза. Хорошо, что он понимает, и мне больше не придётся ломать себя.

Максим резко встаёт и уходит из класса, оставив меня в недоумении. Я сижу ещё минуту и со вздохом поднимаюсь с кресла. После вновь прокрученных и озвученных воспоминаний чувствую лёгкую слабость. Так случается всегда.

Но едва я делаю шаг к своим вещам, чтобы переодеться, Ларинцев возвращается и, не говоря ни слова, берёт меня за руку и тащит к зеркалам. Становится сзади очень близко. Спиной я чувствую тепло его тела, а в волосах тёплое дыхание.

— Ты должна научиться мне доверять, Пёрышко.

Я не успеваю ничего возразить, как вижу в его руках чёрную широкую полосу ткани. Она ложится мне на глаза, погружая в темноту. Страх от дезориентации снова распускает свои щупальца внутри, заставляя сжаться, пока руки парня затягивают ленту в узел.

— Больше никакого яркого света, Нина. Попробуем на рефлексах. Я хочу, чтобы ты меня почувствовала.

А дальше внутри всё замирает, потому что Максим прижимается ко мне сзади всем телом. Кожа воспламеняется, покалывая иголками. Одна его рука ложится мне через грудь, охватывая длинными пальцами горло, другая надавливает на низ живота, вынуждая плотно прижаться бёдрами к его. Я вздрагиваю от столь откровенной близости, пытаюсь податься немного вперёд, но Максим не пускает.

— Расслабься, Нина, перестань думать. Ты должна всецело мне доверять, чтобы преодолеть свой страх, — его голос тихий, он вызывает во мне шквал дрожи уже совсем другого характера, и это пугает не меньше. — Танец — это же как секс. Ты должна раскрыться, должна чувствовать и предугадывать все мои движения ещё до того, как я решу их сделать. Разве ты сможешь получить удовольствие в постели, если не можешь расслабиться и довериться мужчине, Нина?

Это слишком остро. Слишком откровенно и чувственно. Как обнажение. Да, потому что именно так я себя сейчас и чувствую — обнажённой. Дыхание сбивается против воли, мне не хватает кислорода и приходится дышать ртом. Я чувствую его каждой клеткой, но не могу игнорировать пульсирующую красным мысль, что это непозволительно. Слишком откровенно, слишком возбуждающе. Я его почти не знаю, чтобы позволить такое. Чтобы позволить себе.

Но он не спрашивает, не даёт отстраниться. А говорить я, почему-то не могу. Во рту пересохло, горло сжалось.

Не разрывая тесного контакта, Максим делает небольшой шаг вперёд правой ногой, подталкивая и меня. Потом в сторону, потом назад. Сперва я не могу поймать ритм и понять схему, спотыкаюсь, но потом у меня начинает получаться. Спустя пару минут я уже понимаю, куда он сделает следующий шаг ещё до того, как мы закончим предыдущий. Кажется, я просто знаю это, предчувствую по каким-то едва заметным импульсам, исходящим от его тела. По незначительному напряжению той или иной мышцы, по задержанному в определённый момент дыханию.

Всё ещё сильно смущаясь такой тесной близости и его слов о сексе, я всё же немного расслабляюсь. Мышечный зажим с плеч уходит, и я даже не сразу замечаю, что Максим уже не так крепко прижимает меня к себе. Наши тела по прежнему тесно соприкасаются, но парень больше не удерживает меня руками, соприкасаются только наши пальцы.

Я совершенно не удивляюсь, когда мы плавно переходим на связки и шаги постановки, а потом входим в первую поддержку. Глаза завязаны плотно — я ничего не вижу, опираюсь лишь на ощущения и импульсы, исходящие от его тела, позволяю вести. Максим двигается молча, направляя меня, выравнивая в шагах и крепко фиксируя в поддержках. И я вдруг замечаю, что позволяю ему подхватывать меня без внутренней дрожи.

— Хорошо, девочка, ты умница, — слышу негромкое, когда музыка заканчивается. — На сегодня всё.

Он отстраняется, и я ощущаю внезапно накатившую пустоту. Становится холодно. Стаскиваю повязку, обнаруживая, что нахожусь в классе одна. В первые секунды даже теряюсь от нереальности всего вокруг, но потом краснею до корней волос, глядя на себя в зеркало и вспоминая руки Максима на себе.