— Поехали?

Ларинцев входит в зал уже в джинсах и в куртке, а я так и стою, разглядывая себя в зеркало. Смущаюсь ещё сильнее, когда вижу его. За полосой непрозрачной ткани мне удалось скрыть смущение, но теперь, увидев его глаза и руки, я задохнулась от накатившего стыда.

— Сейчас, я быстро.

Натягиваю джинсы поверх лосин, пытаясь скрыть дрожь в пальцах, и прячу балетки в сумку, быстро набрасываю пальто.

— Готова, — на парня не смотрю.

— Отлично, пошли.

Дела в университете идут хорошо, но заданий столько, что в пору переходить на трёхчасовый сон. В субботу въехать в общежитие не получится, потому что во всём крыле будут ремонтировать проводку на выходных, поэтому придётся ждать следующей недели.

Я захожу в коридор и едва не решаю прилечь на коврике прямо тут, не разуваясь. Мышцы после репетиции ноют, голова забита программами статистических соцопросов и конструкциями предложений на английском языке. Хочется пить, есть, в душ и спать. Или только последнее.

Но всё же я нахожу в себе силы переодеться, разогреть суп, который мы с Юлькой вчера сварили, понежиться под душем и, натянув пижаму, залезть под одеяло. Ну и что, что сейчас только три часа дня. Богатырёва должна вернуться не ранее шести, у них сегодня практика в детском доме, так что я ещё успею вздремнуть. А вечером сможем позволить себе немного отдохнуть от учёбы, фильм посмотрим. Я так и не посмотрела ещё «Красавица и чудовище» с Эммой Уотсон. Мультфильм уже до дыр затёрла, мечтала всегда и в спектакле Белль станцевать, но так и не дождалась постановки.

Несмотря на усталость и твёрдое желание отгородиться на несколько часов от остального мира одеялом, сон не идёт. Не получается полностью расслабиться. Я стараюсь ни о чём не думать, раствориться в расслаблении, но едва только у меня начинает получаться, вдруг вспоминаю вчерашнюю репетицию. Шёпот у шеи, руки Макса на животе… И странное ощущение в груди, будто её наполнили мыльными пузырями.

Мне становится жарко под одеялом, и я сбрасываю его ногами, отталкивая в сторону. И вообще, стоило бы окно открыть на форточку.

Не знаю, когда, но я всё-таки уплыла в сон. Потому что когда Богатырёва шумно вваливается в гостиную, сбросив пакеты и какие-то свёртки ватмана на пол, я выныриваю из вязкой дрёмы.

— Дрыхнешь, Рудик? Давай просыпайся! — она нагло трясёт меня за плечи.

От Юльки пахнет осенью и прохладой, и мне так хочется заползти в кокон из одеяла и продолжить пребывать в дремотной неге.

— Ты нафига окно раззяпила? Холодина теперь, бррр!

Звук захлопнувшегося окна отдаёт барабаном в ушах, выбивая из меня остатки сна.

— Нинок, смотри, что мне твой ухажёр сегодня подкинул.

— Мой ухажёр?

— Ой, да ладно тебе, — отмахивается Богатырёва. — Ты же прекрасно всё поняла.

Юлька меня уже, откровенно говоря, достала. Никакой Ларинцев мне не ухажёр, но говорить об этом Богатырёвой абсолютно бесполезно.

Я подтягиваюсь на диване, сминая одеяло, и пытаюсь сконцентрироваться на каких-то ярких бумажках. Хлопаю сонными глазами, рассматривая два больших флаера. На гладких глянцевых билетах изображены несколько танцоров, одетых в чёрное. Их тела замысловато переплетены, а сбоку у высокого микрофона — солист какой-то группы. Его лицо раскрашено, чёрная одежда местами разорвана, волосы взлохмачены и прикрывают один глаз. Кислотно-салатовый фон листовки резко контрастирует с изображёнными на нём фигурами, а яркие буквы гласят: «Crazy Friday» в «Ампер».

— Классно, — говорю безэмоционально. — Это что?

— Как что?! — Юлька ошалело уставляется на меня как на сумасшедшую. — Это билеты на бесплатный вход в клуб! Рудик, просыпайся давай, говорю. Твой Макс мне сегодня их передал в универе, когда мы пересеклись в столовке.

— Он не мой.

— Короче, я пойду перекушу, а ты поднимай свой тощий танцевальный зад с дивана и тащись в ванную. И выбирай шмот.

— Никуда я не пойду, — снова забираюсь с головой под одеяло, надёжно ухватившись за край изнутри.

Продолжаю крепко держать одеяло, зная Богатырёву, но в гостиной становится подозрительно тихо. Проходит минута, две. И когда я уже из-за нехватки воздуха собираюсь выбраться, под одеяло ко мне прямо к мягкому месту залетает что-то очень холодное. Взвившись в секунду от неожиданного вторжения, я путаюсь в одеяле и валюсь кулем на пол под взрывной хохот Богатырёвой.

— Ах ты ж! — слов не хватает на эту гадину. — Я тебе сейчас все космы белобрысые повыдёргиваю!

Но для того, чтобы привести в исполнение свою угрозу, мне для начала необходимо выбраться из предательски сковавшего моё тело одеяла. Или оттолкнуть для начала эту ледяную штуку, которая оказывается пачкой замороженного горошка. И всё это под непрекращающийся Юлькин хохот.

Когда я всё же выбираюсь из-под одеяла, отшвырнув ногой злополучный горошек и ощущая, как от злости горят щёки, «подруга» (да-да, именно так — в кавычках) хватает подушку и визжа прикрывается ею как щитом.

— Рудик, ну не зли-и-ись, — хохочет зараза. — Просто ты такая серьёзная всё время!

И тут, несмотря на кипевшую на Юльку злость, я тоже начинаю смеяться. Хохочу, вторя заразному смеху моей давней подруги, а сама держусь за ушибленную, а до этого примороженную горошком задницу.

Не знаю, как я позволила Богатырёвой уговорить и притащить себя в ночной клуб, но вот я стою возле входа, ожидая, пока Юля расплатиться с таксистом. Осматриваюсь вокруг, подмечая много машин на парковке, толпящихся у входа девушек и парней. Они смеются, громко болтают, некоторые курят. Из двухэтажного здания, выкрашенного в яркий зелёный цвет и подсвеченного неоновыми огнями, доносится ритмичными басами музыка.

— Готова к подвигам? — пищит мне на ухо воодушевлённая подруга, хватая под локоть. — Оторвёмся, Рудик! Давно хотела в «Ампер» на шоу попасть!

— Давай без крайностей, Богатырёва.

И сама понимаю, что бурчу как дуэнья. Может, Юля и права, может, мне давно пора как следует оторваться? Только не умею я. И страшно, мало ли что произойти может.

— Не занудствуй, подруга.

Юля резко разворачивается и, склонившись ко мне и шире распахнув глаза, наставляет камеру.

— А теперь давай сторис забубеним.

— Только не «бумеранг»! Терпеть его не могу.

— Зануда, говорю же.

Фотки и сторис выходят прикольными, особенно те, где я пытаюсь ткнуть Юльке в бок за обзывательства.

Внутри мы сдаём куртки в гардероб, получаем на запястье печати, видные лишь в свете ультрафиолетовой лампы, и проходим в основной зал. Музыка оглушает басами, заставляя внутри всё вибрировать. Яркие всполохи осветительных приборов раскрашивают мрак в помещении в разноцветные пятна, ползут жёлтыми и красными мушками по стенам, столам и даже фигурам людей. Когда глаза немного привыкают, я уже начинаю различать лица и цвет одежды. На танцполе людей немного — мы с Юлькой приехали довольно рано.