После такой «беседы» Любе захотелось не в библиотеку, а пойти повеситься. Ведь шла-то она и вправду почитать что-нибудь о предреволюционных временах! Но после «нападения» девчонок, даже если б Люба собиралась на другой край света для спасения всего человечества, включая Женьку с Изкой, эта цель показалась бы ей самой презренной и ничтожной в мире. Вот что делает общественное мнение! Хотя, если подумать, треп двух хулиганок – это вовсе никакое не мнение даже, да и обществом эту жуткую парочку назвать трудно. Но это если подумать. А когда они вдвоем (ладно хоть не вдесятером) хихикают и издеваются над тобой – не так просто отразить атаку. Да и, в общем, кто сказал, что Справедливость и Удача не на стороне этих девчонок? Живут они в свое удовольствие, учителей терроризируют, с парнями дружат, развлекаются по дискотекам… Да вон, оказывается, и взрослыми вещами уже пользуются. А между прочим, кружевной лифчик Изольда не зря носит: Люба в раздевалке сама видела, что грудь у нее очень даже неплохая. (Парни тоже постоянно подглядывали за Изой.)

С такими мыслями Багрянцева дошла кое-как до библиотеки. Домой ей не хотелось, а гулять было не с кем. Хоть информации об объекте поисков собралось уже немало, где и что искать дальше, Люба понятия не имела. Верней, имела, но решиться в одиночку ступить на эту дорогу не могла. Она постоянно думала о люке, который находился в кабинете французского языка.

Сомнений не было: таинственная крышка в полу связана с работой подрывника-социалиста. Может быть, это подземный ход, как Люба сказала (вернее, написала) соседке. А может, тайник, который прольет, вероятно, свет на жизнь Рогожиных или на местонахождение их потомков. Но как подступиться к люку? Осторожные расспросы у «француженки» Нины Антоновны не дали результатов: она ответила: «Не знаю» – и махнула рукой – мол, учись, не думай о посторонних вещах. Подговорить кого-то сунуться туда вместе тоже пока не удавалось. Из девчонок более-менее подходила только Аня. Но она не хочет.

Оставались только парни.

Ох уж эти парни!

А тут еще по классу пошел слушок о том, что она влюблена в Сашу Яблокова. И как Люба сумела допустить это?! Вообще-то ей нравился Сережа: красивый, уверенный, всегда модно одет. Тогда почему этот Яблоков то во сне снится, то на глаза попадается, то в мыслях присутствует?.. И выбрать не так просто. Саша брюнет, а Сережа блондин. Раньше Люба думала, что ей нравятся в основном брюнеты, но теперь уже не была в этом уверена. Саша более высокий, и на физкультуре лучше себя проявляет. Зато у Сережи милая мордашка! Он заигрывал было с Аленой, но теперь переключился на Алису. В сторону Любы хоть бы раз глянул. А Саша без конца со своим другом, Павлом Удинцевым. До девчонок им обоим вообще нет дела: то про модели танков говорят, то про каких-то душманов, то о том, как бандитов из Чечни выгнать. Ходят слухи, что они еще и стихи пишут, а если и любят кого – так только себя, родимых, или, как сказал однажды Паша, идеальный образ. Пару раз Багрянцева пыталась завязать беседу с Яблоковым – даже про оружие прочла кое-что заранее, чтобы в грязь лицом не ударить. Но он такую рожу скорчил, что сразу ясно стало – на дружбу рассчитывать не приходится. Лепетавшую про «АК-47» и «ППШ» Любу они с Пашей сразу же запутали и подняли на смех: нечего, мол, девчонкам в эти дела лезть. Зато по классу разговоры о ее попытках сразу же распространились.

В общем, надежд на завоевание Щипачева или Яблокова не было.

В отношениях с девчонками дела обстояли не лучше. После ссоры с Олей Люба так ни с кем и не подружилась. Замарашкой она не была – новой куртке, украшенной по низу и на рукавах аппликациями в виде изящных бабочек, большинство явно завидовало, постоять за себя тоже, в общем-то, могла, да и училась нормально. Но в классе бытовало мнение, что Люба – книжный червь, искатель не пойми чего, ну и вообще странная, не такая, как все.

Иногда от этого Багрянцевой делалось страшно грустно. А вдруг она так до конца жизни ни с кем не сойдется, вечно будет одна? Тут опять приходили мысли о том, что уж лучше быть финтифлюшкой или сплетницей, как Алинка или Ленка, лишь бы не сидеть без друзей. В другие дни Любе казалось, что еще чуть-чуть – и она отыщет своих братьев и сестер, внуков и правнуков Евлампии, которые, конечно же, подружатся с ней. Да и сами поиски, мечты о романтичном прошлом так затягивали, что грустить о нерасположении к себе каких-то дур казалось ужасной нелепостью.

Люба пришла в библиотеку и решила почитать что-нибудь о социалистах, о царе, о начале двадцатого века.

В библиотеке, как обычно, было тихо, малолюдно и немного холоднее, чем в классах. Любу здесь уже запомнили и ее просьбе: «Что-нибудь о революционном движении в нашей области» – не стали удивляться.

Книгу ей библиотекарша дала прямо-таки устрашающую. Если бы кому-либо пришлось читать ее по школьному заданию, а тем более учить, что там написано, он, думается, предпочел бы получить «два», быть выгнанным из школы… Лишь бы не мучиться с этой кошмарной нудятиной.

Деревященко З.З. – весьма красноречиво и многообещающе значилось на грязно-серой обложке.

«Идейно-политическая мысль и пролетарское движение в Елизаветинском уезде периода империализма».

Так называлась книга. А для тех, кто еще не понял, что за скукотищу ему предстоит читать, на титульном листе помещался развеивающий все сомнения подзаголовок:

«Исследование в рамках проблематики общемировой борьбы классов. Издательство „Наука“, 1951 год».

Словом, перед Любой лежало отменное средство от бессонницы. Что она сделала? Конечно, как и всякий увлеченный сыщик, бросилась читать его!

Нельзя сказать, чтобы этот труд привел в восторг нашу исследовательницу. Тут и там З.З. Деревященко твердил(а) о том, что царь был злобным угнетателем, главным помещиком и эксплуататором, народу при нем жилось все хуже и хуже, а бросавшие бомбы в начальников личности, воры, грабившие банки ради нужд всемирной революции, и их укрыватели являлись героями, образцами для юношей. К тому же автор – для того, должно быть, чтоб в его уме никто не сомневался – без конца вставлял слова вроде «феодализм», «диалектика», «средства производства» и «антагонизм». Люба их не понимала, но довольно скоро обнаружила, что особенного смысла там и нет. То, что искала Багрянцева, было заключено отнюдь не в этих словах. Можно сказать, эти печатные чудовища являлись чем-то вроде стражников, что берегли сокровища знаний и фактов. И Люба их не испугалась, победила.

В поисках сведений о Рогожине Люба постепенно пролистала большую часть книги. Кое-где проскакивала информация о подпольных обществах, распространении прокламаций, запрещенных книг и даже о поддержке заговорщиков каким-нибудь купцом или помещиком. Всё это было любопытно, заставляло погрузиться в атмосферу опасного и романтичного времени, но ни на гран не приближало к цели. «С какой стати, собственно, здесь будут писать о каком-то учителе? – подумалось вдруг Любе. – Мало ли было таких же, как он, бунтовщиков!»

Она уже добралась до главы, где речь шла о революции 1917 года, и вдруг… Взгляд зацепился за знакомую фамилию! Люба склонилась над страницей – и едва поверила глазам!