Он опустил ствол бесполезного ружья, кое-как поднялся на дрожащие ноги и заканючил:

— Господа казаки… Ну что вам надо от бедного прохожего… Отпустите меня Христа ради…

Старший из казаков нагнулся, ловко выдернул берданку из слабых пальцев и с трудом открыл ржавый затвор.

— Тю-у-у!.. Да она не заряжена! Ты что это, лапотник, с ружьем без патронов по лесу шастаешь?

— Да-а… вот… — замямлил Еремей, стараясь не поворачиваться к казакам спиной с мешком, полным золота.

— Вот что, — порешил казак. — Давай, прохожий, топай вперед. Командир разберется, кто ты и откуда. А наше дело маленькое. Пошел.

И мужик поплелся вперед, между двумя неторопливо ступающими конями, кляня себя за то, что вышел в путь так рано. Хотел по теплу до дома добраться, придурок! Ну разве нельзя было потерпеть еще неделюдругую? Что с того, что патроны кончились почти год назад, соль еще раньше и все это время приходилось питаться жареной несоленой рыбой и пить чай из сосновой хвои? Зато еще пару фунтиков золота намыл бы…

— Эй, прохожий? — раздался сзади ленивый голос. — Тебе мешок твой не тяжело тащить? Могу пособить.

Не оборачиваясь, Еремей затряс головой и попытался поддернуть мешок повыше.

— Ну, хозяин-барин… Тащи сам свое богатство… Что там у тебя?

— Злато, наверное, — хохотнул второй казак. — Али серебро.

«Знают! — обожгла охотника мысль. — Все прознали, мазурики! Следили! Ну, теперь все…»

Охлопков внезапно почувствовал, как земля уплывает у него из-под ног, а потом трава вдруг взмыла вверх и так сильно ударила его в лицо, что он полетел в темноту, не успев закончить мысль…

* * *

— Вы кого это притащили? — есаул брезгливо, носком сапога откинул в сторону облезлый треух, закрывавший лицо лежащего перед ним на траве человека — даже через такую же облезлую доху было видно, какой он тощий, буквально кожа да кости. А уж дух от него шел…

— Да вот, вашбродь, — доложил урядник Ляхов. — Едем с Гришаней по лесу, видим этот вот оборванец топает. Смекаем: не наш. Ну и пугнули его. Хотели своим ходом доставить, отконвоировать, стало быть, а он возьми да и шмякнись оземь. Думали, помер, ан нет — дышит. Может, падучая[4]у него?

— Вот, у него было! — второй казак протянул есаулу ржавую донельзя винтовку системы Бердана и увесистый даже на вид мешок с лямками. — А больше — ни крохи.

Коренных принял мешок, взвесил на лямках.

— Что в мешке, смотрели?

— Никак нет, вашбродь!

Не собираясь даже возиться с засаленным шнурком, стягивающим горловину, офицер вынул из ножен шашку и ткнул в грязную мешковину. Сперва из распоротого нутра вылез комок перепревшего вонючего меха непонятной уже расцветки, а потом…

— Так, — распорядился Алексей, подбрасывая на ладони замысловатой формы тяжеленький кусочек желтого металла. — Бедолагу этого — в лазарет, к господину Привалову. И чтобы глаз мне с него не спускать! А мешок этот — в штаб. Просыплете хоть крупинку — заставлю на карачках ползать, пока все до песчинки не соберете.

* * *

Груда золота, высыпанного посреди дощатого стола на какую-то наспех подстеленную тряпицу, поражала воображение.

— Да тут на тысячи рублей! — ахнул, не сдержавшись, штаб-ротмистр. — Старых, николаевских.

— Думаю, что больше — на десятки тысяч, — возразил полковник Еланцев, выгребая из тускло поблескивающего кургана изящный самородочек, напоминающий ящерку. — Точнее можно будет сказать после взвешивания.

Он рассмотрел золотую ящерку во всех подробностях и снова кинул обратно в общую кучу.

— Но меня сейчас больше интересует другое: откуда такое богатство у нищего оборванца?

— И откуда он тут вообще взялся, — вставил есаул.

Офицеры повернулись к Привалову, увлеченно изучавшему у окна один из самородков, поворачивая его на ладони так и эдак.

— Когда можно будет допросить хозяина этого сокровища, Модест Георгиевич?

— Что? — оторвался тот от своего занятия. — Ах, да… Не скоро, Владимир Леонидович, боюсь — не скоро. Данный индивидуум крайне истощен, имеет все признаки цинги и, скорее всего, повредился в рассудке. В сознание он пока не приходит, но в бреду все время твердит о своих планах относительно своего золотого капитала. За дословность не поручусь, но мечтает поставить что-то вроде пятистенки…

— Пятистенка, — поправил есаул Коренных. — Изба такая — пятистенок.

— Это в форме пятиконечной звезды, что ли? — изумился чистокровный горожанин Зебницкий. — Право, чудно как-то, господа! Неужели большевистская зараза уже так прочно укоренилась в местных умах?

— Я вам потом объясню, штаб-ротмистр, — глянул на поляка полковник. — Сейчас архитектурные изыски аборигенов к делу отношения не имеют. Продолжайте, пожалуйста, Модест Георгиевич.

— Ну и все такое — лошадь, корова, телега… Мечты простого мужиказемлепашца. Видимо, он намыл это золото где-то в тайге, и оно, как сплошь и рядом водится, свело его с ума.

— Намыл? Такую кучу? Не может быть.

— Почему не может? Еще как может. Особенно, если месторождение богатое, а времени было достаточно. Думаю, что бедняга провел в тайге очень много времени.

— И от чего он впал в беспамятство, как вы думаете?

— Трудно сказать, — пожал плечами врач. — Прежде всего — дистрофия. Я вообще не представляю, как он протянул столько, ведь создается такое впечатление, что последние месяцы он вообще ничего не ел. Желудок съежился настолько, что даже полчашки бульона, влитого через катетер, почти тут же исторгаются обратно. Ну и психический шок. Ему, наверное, показалось, что это золото у него отняли навсегда. Поэтому, господа, я всерьез опасаюсь за его психику — она и без того сильно расшатана.

— Показалось? — переспросил Зебницкий. — Почему показалось? Разве это золото не…

— Ни в коем случае, — твердо заявил полковник. — Мы с вами не большевики, чтобы заниматься экспроприациями. Оставим это безобразие красным. Данное золото — собственность человека, который его добыл, и мы с вами не вправе присвоить хотя бы крупинку. Кто со мной не согласен?

Несогласных не нашлось…

* * *

Еремей открыл глаза и тут же снова зажмурил их, ослепленный белизной, царящей вокруг. А еще — красотой женщины в белом, которая ласково глядела на него, словно Богородица с иконы.

«Все ясно, — подумал он, изумившись той простоте и легкости, с которыми это подумалось. — Я помер и попал в Рай. Я сейчас на небесах, а баба эта не баба вовсе, а ангел небесный… Правду говорил батюшка в церкви: трудами праведными и смирением заслужим мы Царствие Небесное…»