— Ладно, забыли, — ответил Лаурис.

— Я слышал о тебе, — сказал солдат. — Это же ты взлетел на воздух вместе с «Кристианом Восьмым», а потом приземлился на ноги?

— Да, я, — с большим достоинством ответил Лаурис и расправил плечи. — Я приземлился на ноги с Божьей помощью и с помощью болотных сапог.

— Болотных сапог?

Настал черед Эйнара удивляться.

— Да, — произнес Лаурис таким тоном, будто объяснял что-то ребенку. — Благодаря болотным сапогам я приземлился на ноги. Ты никогда не примерял мои сапоги? Они весят полтонны. Никто в таких на небе долго не задержится.

— Ну, прямо как Воскресение Христа, — ахнул солдат.

— Чепуха, — буркнул Лаурис. — Иисус не носил болотных сапог.

— И задницы святого Петра не видал, — добавил Малыш Клаусен.

— Вот-вот, — поддакнул Лаурис и снова пустил бутылку по кругу.

Солдату тоже предложили, и, бросив украдкой взгляд через плечо, он отхлебнул из горлышка.

Мы шли весь день, и наше веселье быстро улетучилось. До Рендсбурга было четыре мили[8]. Из домов поглазеть на нас выходили крестьяне — мы даже голову не поворачивали. От былого задора не осталось и следа. Большинство вяло двигалось вперед, не отрывая глаз от пыльной дороги. На всех навалилась свинцовая усталость, вот только непонятно было, ноги ли оказались причиной того, что мы пали духом, или головы. Все нам стало безразлично; мы, как пьяные, натыкались друг на друга, хотя в действительности один лишь Лаурис пребывал в блаженном опьянении. Бедственное наше положение его как будто не касалось: шел себе, напевая отнюдь не благочестивые песни, хоть и нанес визит самому Господу. Но вот и он умолк и принялся переставлять ноги с отрешенным видом, словно умудрился проспаться на ходу.

Время от времени мы останавливались попить у какого-нибудь пруда. Солдаты приглядывали за нами, опустив штыки, а мы наполняли шапки водой и пускали по кругу. Затем движение возобновлялось. На середине пути охрану сменили. Эйнар и Малыш Клаусен попрощались со своим конвойным. Лаурис же пребывал в собственном мире. Наш солдат посмотрел на него в последний раз и перекинулся парой слов с занявшим его место новым, прусским конвойным. Тот недоверчиво глянул на Лауриса и покачал головой, но оставшуюся часть пути непрерывно на него косился.

К вечеру, когда сгустились сумерки, мы добрались до Рендсбурга. Слухи о сражении уже дошли сюда, дорога и крепостные валы кишели людьми, пришедшими поглядеть на пленных. Мы миновали городские ворота, мост, затем внутренние ворота и оказались на узких улочках городского центра. Нас окружали тысячи людей, конвойным пришлось прибегать к оружию, чтобы держать любопытных на расстоянии и обеспечивать нам проход. В толпе стояло много красивых девушек, и ужасно было видеть, с каким презрением они на нас смотрят.

Нас разместили в большой старинной церкви. На полу было навалено столько соломы, что помещение скорее походило на амбар, нежели на дом Господень. Мы целый день ничего не ели, теперь нам выдали мешки с печеньем и теплое пиво. Столетнее печенье во рту рассыпалось в пыль. Но пиво пошло нам на пользу, и вскоре мы уже спали без задних ног, разлегшись по всей церкви.

На следующий день, в субботу Пасхальной недели, мы осмотрели помещение, прикинули, как лучше разместиться, разыскали одних друзей и узнали о гибели других. Среди нас были моряки и с «Гефиона», и с «Кристиана Восьмого». В церкви имелось несколько отдельных помещений со стульями и со шторами на окнах. Их тут же заняли, и обладание такой комнаткой считалось привилегией. Мы, марстальцы, расположились в комнатке у хоров. Прочие тоже держались кучно: там — жители Эрёскёбинга, там — парни с Лолика, тут — с Фюна, Лангеланна… По церкви, устланной соломой, можно было, как по карте, изучать географию.

Мы понятия не имели о дисциплине. Слишком мало пробыли на флоте, чтобы научиться уважать какой-то порядок, кроме того, что царил в наших головах. Палуба сгорела у нас под ногами, нас оторвали от офицеров. Мы подчинялись лишь одному приказу: тому, что посылал желудок. Утром, когда дверь церкви открылась для раздачи хлеба, мы устроили настоящий штурм, потому что каждый думал только о том, какой он голодный. Кончилось тем, что конвойные швырнули хлеб в толпу, и мы стали драться за него, как дикие звери.

У Эйнара хлеб вырвали прямо из рук. Малыша Клаусена пнули в голень. Один Лаурис стоял в сторонке, словно не чувствовал ни голода, ни жажды. Это было постыдное мгновение: порядок, который мы усвоили во флоте, исчез. Мы создавали новый, при котором лучшим средством выживания был мордобой.

В следующий раз к раздаче еды подошли как к военному маневру. Немецкие офицеры, майор и сержант, рычали команды. С собой они привели боцманов с «Гефиона» и «Кристиана Восьмого», нас поделили на команды по восемь человек, как на кораблях, дабы кормежка прошла без осложнений. Выдали но ложке и жестяной миске и выстроили перед алтарем. Наверное, это было своего рода причастием, — во всяком случае, нужна была недюжинная фантазия, чтобы принять то, что лежало в мисках, за еду. А лежала в них мучная кашица с черносливом, которую никто из нас и в рот бы не взял, кабы не крайняя нужда. После мы улеглись спать на соломе. Нами все еще владела апатия, пришедшая на другой день после поражения.

Ближе к вечеру дверь открылась, и в церковь вошла толпа офицеров и какие-то хорошо одетые люди, наверное видные граждане Рендсбурга. С ними был тот прусский солдат, что весь последний этап нашего марша с подозрением косился на Лауриса. Озираясь, он прошелся по церкви, господа же ожидали у двери. Наконец он заметил того, кого искал, — Лауриса. Солдат велел ему подняться и подвел его к той компании, что ждала у входа. Господа завели с Лаурисом беседу. Они явно его о чем-то расспрашивали, и через некоторое время повторилась та же история, что с офицерами, которые распрощались с ним по дороге в Рендсбург. Они насовали ему денег и попрощались с величайшей вежливостью. А один горожанин даже церемонно приподнял шляпу.

Вознесшийся горе, Лаурис стал знаменитостью.

Слухи о его приключении распространились и среди пленных в церкви. Нашлось еще двое видевших, как он взлетел в воздух, когда взорвался «Кристиан Восьмой», а затем чудесным образом вновь появился на горящей палубе, после того как огненный столб исчез. Они-то думали, им все это пригрезилось, решили, что видение возникло в горячке битвы, от страха померещилось, вот и молчали. Но теперь стали свидетельствовать перед нами, и вскоре вокруг Лауриса собралась толпа.

Мы хотели знать, почему у него не опалены одежда и волосы.

— Сапоги мне опалило, — произнес он, вытягивая ногу, чтобы дать нам полюбоваться на сапог.

— А ноги? — не сдавались мы.

— Они воняют, — ответил Лаурис.

Эйнар не мог глаз от него оторвать. Он смотрел на Лауриса как на чужого, и тот действительно стал для него чужаком. Обращался Эйнар с Лаурисом напряженно-почтительно и вблизи от него переставал быть старым добрым Эйнаром.