— Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Разве не так говорится? Господь положил мне умереть от простуды, а не на войне. В общем, посреди битвы меня опустили за борт в подвесной беседке, чтобы заделать свинцовыми пластинами пробоины от выстрелов. Эти черти стреляли в меня, но не попали.

— Не знал, что такой ты слабак, — произнес Эйнар. — Простудился от глотка свежего воздуха?

— Да эти свиньи про меня забыли! Весь день просидел по колено в воде. Холодновато было.

И Малыш Клаусен снова чихнул.

— Только когда началась эвакуация, мне удалось попасть в лодку. Я же весь синий, черт меня дери. Даже идти не мог, когда до берега добрался.

Он переоделся в сухое и, оглядываясь по сторонам, принялся охлопывать себя, чтобы согреться.

— Многие наши погибли?

— Ты имеешь в виду марстальцев?

— Ну да, кого же еще? Других-то я не знаю.

— Вроде семерых потеряли.

— А Лаурис?

Эйнар опустил глаза. Затем развел руками, словно собираясь признаться в чем-то постыдном:

— Не могу тебе сказать.

— Ты же не хочешь сказать, что он сбежал?

— Да нет, какое там сбежал. Я лично видел, как он вознесся на небеса. А потом — как вернулся на землю.

Малыш Клаусен в растерянности уставился на друга. Затем покачал головой:

— Глаза говорят мне, что ты цел и невредим. А уши — что ты разумом повредился.

Он снова разразился чиханием и присел на соломенное ложе. Эйнар уселся рядышком, в глазах его появилось потерянное выражение. Малыш Клаусен какое-то время сидел с оскорбленным видом, косясь на Эйнара в надежде, что его недружелюбное поведение вызовет хоть какую-то реакцию, но взгляд Эйнара так и оставался отсутствующим. Может, он и правда с ума сошел?

Малыш Клаусен склонился к другу и положил ему на плечо руку.

— Ну-ну, — сказал он ласково. — Вот увидишь, разум к тебе еще вернется.

И замолчал. Затем тихо добавил:

— А Лауриса мы вроде как можем списать со счетов.

Они еще посидели. Никто больше не проронил ни слова. Затем улеглись и уснули.

В семь утра нас подняли и снова выдали хлеба, копченой свинины и теплого пива. Через час пересчитали. Пришел офицер, записал наши имена и названия городов, откуда мы были родом, чтобы сообщить о нас семьям. Мы наседали на него, с усердием выкрикивая свои имена, и устроили такую неразбериху, что к десяти часам, когда прозвучал приказ перебросить нас в крепость в Рендсбурге, он успел переписать лишь половину.

Нас вывели из церкви и построили. Отношение к пленным изменилось к худшему. Охране надоело возиться с поверженным врагом. Ко многим после вчерашней канонады еще не до конца вернулся слух, так что мы не всегда понимали приказы, выкрикиваемые прямо в ухо. Тогда нас награждали ударами и тумаками. Вокруг с радостным улюлюканьем столпились горожане. Наше унижение довершила кучка матросов с эспадронами на боку, осыпав нас грубыми насмешками, к нашей великой досаде остававшимися без ответа.

Проселочная дорога шла вдоль берега, и мы в последний раз взглянули на арену нашего немыслимого поражения. На воде колыхались тлеющие останки «Кристиана Восьмого». От обугленного корпуса до сих пор шел дым. У кромки воды валялись куски мачт и рей, выброшенные на берег взрывом. Похожие на муравьев, очищающих кости мертвого льва, немцы уже деловито сновали, спасая уцелевшие обломки того, что еще несколько часов назад было гордостью датского флота.

Мы миновали южную наземную батарею, с которой сражались целый день и которая в итоге решила нашу судьбу. Даже самым необразованным из нас не нужно было загибать пальцы, чтобы оценить огневую мощь противника. Четыре пушки! Всего четыре пушки… Битва Давида с Голиафом, и Голиафом были мы.

По пути нас обогнали несколько повозок. В них сидели офицеры с «Кристиана Восьмого» и с «Гефиона», тоже направлявшиеся в Рендсбург, к месту своего будущего заточения. Когда они проезжали мимо, мы им отдали честь; офицеры ответили и скрылись в облаке пыли. Мы услышали грохотание еще одной повозки и смех. Мимо нас проехали голштинские офицеры. Среди них возвышался какой-то мужчина без головного убора.

Малыш Клаусен и Эйнар переглянулись.

— Гореть мне в преисподней! — воскликнул Малыш Клаусен. — Это ж Лаурис был!

— А я говорил. Он вознесся на небо и спустился на землю.

Лицо Малыша Клаусена скривилось от смеха.

— Мне плевать, как он это проделал! Главное, что жив остался.

Проехав немного, повозка остановилась. Офицеры вышли и стали пожимать Лаурису руку. Один сунул ему в карман пальто бутылку с самогоном. Другой дал денег. Затем они помахали и скрылись из глаз. Лаурис все стоял пошатываясь. Малыш Клаусен окликнул его. Лаурис посмотрел в сторону товарищей и неуверенно поднял руку. Солдат-немец схватил его за рукав и втолкнул в строй между двумя марстальцами.

— Лаурис! — воскликнул Малыш Клаусен. — Я думал, ты умер.

— Я и умер, — ответил Лаурис. — Я видел задницу святого Петра.

— Задницу святого Петра?

— Да, он задрал свою тунику и показал мне задницу.

Тут Лаурис выудил из кармана бутылку и хлебнул бесцветной жидкости. Затем протянул бутылку Малышу Клаусену, тот сделал большой глоток и передал пойло Эйнару, который пока не произнес ни слова.

— Понимаете, — сказал Лаурис, — когда святой Петр показывает кому-то задницу, значит время этого человека еще не пришло.

— И потому ты решил вернуться на землю.

Это Эйнар взял слово. Его лицо просветлело, в голосе послышалось облегчение, словно ему вынесли оправдательный приговор.

— Я видел, — произнес он. — Ты был на палубе, когда корабль взорвался. Тебя подбросило высоко-высоко, уж на десять метров точно, а потом ты приземлился. На ноги. Малыш Клаусен говорит, я повредился умом. Но я видел. Так и было. Разве нет?

— Жара стояла как в аду, — сказал Лаурис. — Но наверху стало прохладнее. Я увидел задницу святого Петра и понял, что не умру.

— Но как ты выбрался на берег? — спросил Малыш Клаусен.

— Пешком, — ответил Лаурис.

— Пешком? Только не говори, что можешь ходить по воде.

— Я шел по дну.

Лаурис остановился и указал на свои сапоги. Идущие сзади врезались в его широкую спину, в колонне возник беспорядок. Подбежал солдат, толкнул Лауриса прикладом.

Тот обернулся.

— Легче, легче, — бросил Лаурис снисходительно, поднимая руку в примиряющем жесте. Затем снова встроился в колонну и приноровился к общему ритму.

Солдат продолжал идти рядом.

— Я не хотел сделать тебе ничего плохого, — сказал он по-датски с южноютландским выговором.