— Хочу с тобой, — сказал я матушке.

— Нет нужды, — вмешалась Биссетт. — Я до утра буду начеку, но, что угодно даю, они не вернутся. А если вы его возьмете, придется заново возиться, его убаюкивать.

— Не придется, — заныл я.

— Думаю, сыночек, няня права. Теперь тебе нечего здесь бояться.

— Почему ты всегда делаешь, что она говорит?

— Нет, что ты. — Матушка слегка покраснела. — Хорошо, от одной ночи, наверное, вреда не будет. — И, не послушав Биссетт, она на остаток ночи взяла меня к себе в постель.

Проснувшись на следующее утро в постели матушки, я воспринял это как должное. Как обычно, она успела уже встать; в комнате, когда я отдернул полог и осмотрелся, все выглядело по-старому, но казалось непривычным: шкаф для белья и умывальник стояли на тех же местах, на туалетном столике лежала красивая лаковая шкатулка с изображением тигриной охоты и с серебряными уголками, похожими на лапы. Но внезапно нахлынули воспоминания о прошлой ночи, и я сообразил, почему комната выглядит чужой: я уже долго тут не спал.

Спустившись вниз, я вздрогнул от звука мужского голоса, но в холле увидел, что это мистер Эмерис. Не теряя достоинства, он склонился над замком и засовами парадной двери. Даже в такой позе выглядел он великолепно: коричневый сюртук с золотым галуном, темные плисовые штаны до колен, треуголка, с пояса свисает дубинка. Деревенский констебль, церковный сторож (в каковом качестве он, уже при ином атрибуте должности, провожал по воскресеньям прочих дворян к их скамьям в церкви) и ризничий, он объединял в своем лице всю приходскую администрацию. Сидя с матушкой за завтраком в малой гостиной, я различал среди голосов в холле его негромкое низкое бормотание на ровной, ворчливо-успокоительной ноте.

— Взломщик, похоже, ничего не взял, — сказала мне матушка. — Ночью Биссетт нашла у передней двери пару серебряных подсвечников — должно быть, он уронил их, когда пытался выбраться, а все остальное как будто на месте.

Здорово. Мы его напугали: он ничего не успел.

— Да, — кивнула она. — Вполне возможно. Раздался стук, мистер Эмерис, едва приоткрыв дверь, чтобы протиснуть туда свое объемистое тело, вошел обратно, тут же закрыл ее за собой и сказал кому-то в холле:

— Очень вам благодарен, госпожа, позже я попрошу вас рассказать все заново.

Покачивая головой и вздыхая, он снял шляпу и сел по приглашению матери на софу.

— Вы уже пришли к каким-нибудь выводам, мистер Эмерис?

— Полагаю, мэм, я близок к тому, чтобы распутать это дело, — отвечал он хладнокровно.

— Хотите, я расскажу, что я видел? — выкрикнул я.

Хоть я собирался скрыть от всех самое интересное, мне все же очень захотелось оказаться в центре внимания.

— Я уже все это слышал от вашей маменьки и миссис Биссетт, — отвечал мистер Эмерис. — Так вот, мэм, что я думаю: преступник знал об оставленной лестнице. По словам миссис Биссетт, на крыше работал один из кровельщиков, Джоб Гринслейд. Он как будто водится с вашей служанкой, Сьюки Поджер.

— Ни за что не поверю, что здесь замешана Сьюки!

— Трудно спорить с очевидным, мэм. Я кое-что нашел под окном.

Театральным жестом призвав нас сдержать на время свое любопытство, он встал и вышел, а мы с матушкой обменялись удивленными взглядами. Вскоре он вернулся вместе с Биссетт, которая, судя по всему, стерегла его в холле. При виде предмета, который он нес в руках, сердце у меня подпрыгнуло: это было точное подобие кротовой лопаты, какой пользовался накануне мистер Пимлотт.

— Смотрите, мэм. — Биссетт схватила у него лопату и стала размахивать ею, как Круглоголовый посохом. — Это инструмент кровельщика!

— Ну, ну, миссис Биссетт, — с упреком произнес констебль, возвращая себе улику. — Это мое дело, с вашего позволения. Так вот, мэм, похоже, Джоба Гринслейда и вашу Сьюки вечерами частенько видели в деревне вместе.

— Чуть не каждый вечер, — добавила Биссетт.

— Учитывая это, а также оставленную лестницу, этот вот инструмент и все прочее, считаю, собрано достаточно доказательств, чтобы возбудить против него дело и взять его под арест.

Я все больше тревожился, потому что знал юного кровельщика и он мне нравился.

— Но это не Джоб! — воскликнул я.

— Как же, мастер Джонни, вы ведь говорили, что толком не разглядели того человека, так откуда вы знаете? — тут же вмешалась Биссетт.

Раскрыть правду я не решался, но мне пришло в голову другое возражение:

— Его видела миссис Белфлауэр, а уж Джоба она бы узнала.

Биссетт и констебль обменялись взглядами.

— Когда вы, юный джентльмен, поживете с мое, вам станет известно, что жизнь не всегда такая простая, как кажется.

— Верно, — поддакнула Биссетт. — Миссис Белфлауэр против этой девчонки слова не скажет. И против молодого Гринслейда тоже.

— Не верю, что это Джоб, — заявила мать. — Вы в самом деле не думаете, мистер Эмерис, что это был бродяга, который накануне приходил сюда просить милостыню?

— Не думаю. Просто так совпало, что он приходил в тот Же день. И потом, учтите, мэм, из какой эта девушка семьи.

— Ага, — ввернула Биссетт, — и, как вы только что заметили, мистер Эмерис, ее прошлым вечером видели с Джобом. И всю ночь ее не было дома.

Тут мы услышали стук в заднюю дверь. Мистер Эмерис и Биссетт переглянулись, и констебль шепнул, когда она двинулась к двери:

— Не давайте ей поговорить с миссис Белфлауэр.

Биссетт возвратилась со Сьюки; измученная, с красными глазами, она вздрогнула, оказавшись пред лицом представителя закона.

— Простите, мэм, что меня так долго не было, — робко произнесла девушка. — У меня заболел дядя, и, знаете, тете тоже нездоровится, поэтому я всю ночь была у них, пока не пришла сестра меня сменить.

— Ох, Сьюки, дело совсем не в этом.

Мистер Эмерис предостерегающе поднял руку.

— Если позволите, спрашивать буду я, мэм.

Тут Сьюки заметно побледнела. Все же, хотя она была напугана с самого начала и пугалась все больше, по мере того как прояснялись обвинения против нее и Джоба, она упорно стояла на своем: отсюда она направилась прямиком в Хафем и находилась там безотлучно. Даже Биссетт не смогла ее сбить, смогла только довести до слез. Пришлось мистеру Эмерису признать, что под такие свидетельства ордер на арест ее и Джоба получить не удастся — хотя в виновности последнего он по-прежнему не сомневался и был убежден, что докажет свою правоту, стоит только предъявить мистеру Лимбрику инструмент и допросить самого Джоба.

Вскоре после полудня, при безоблачном небе, мы вышли на улицу: мать в белом прогулочном платье и соломенной шляпе от солнца, я в белой касторовой шляпе и бледно-голубом платьице. Мы направились в центр деревни и вскоре миновали деревенскую церквушку с большим неухоженным кладбищем. Из приземистых коттеджей с темными окошками прямо в голубое небо поднимался дым.