— Конечно! — ответил Улугу. — Такая дрянь.

— У нас на Урале кунганы чугунные делают, можешь заказать, и тебе выпишут по почте от фирмы и привезут… Поклонятся еще! Знаешь, за деньги все можно. Народ продажный… И теперь дель продают для неводов. Ох, крепкая!

— А у тебя табак есть? — спросил Улугу.

Мужик протянул приятелю толстый кисет.

— Табак можешь брать тюками.

— А водки?

— Про водку что говорить… Галдафу без ханьшина не оставит. Нальет тебя каждый день хоть до ушей.

— Конесно! — ответил Улугу. — Это бы сцястье!

— Лодку новую ты хотел купить?

— До рыбалки есть еще время, старую починю. А то попы заставят на них рыбачить: дырявая лодка лучше.

Вдали, под ровным еловым лесом, поблескивали маковки церкви, звонницы и железная крыша школьного пансиона.

— Зачем тебе старая лодка, купи себе самую лучшую!

— Черт не знает! — Улугу покарябал голову и посмотрел в глаза гостю.

Все эти разговоры начинали его занимать. Улугу смелый, удалой и предприимчивый человек.

— Поедем к Егору, если мне не веришь. Егор еще не врал и не обманывал никогда.

Улугу пошел к берестяному балагану. Вышла его жена, одетая в шелковый новенький халат с вышивкой и в желтые обутки с загнутыми носами.

Улугу зашел в летник, надел короткий халат, перепоясался, сунул за пазуху нужные вещи и трубку, надел шляпу и, не прощаясь с женой, пошел на берег. Потом он вернулся, через некоторое время что-то загремело. Улугу пришел запыхавшись, сел в лодку.

— Ты не в бабу ли чайником запустил? — спросил Тимоха.

— Куда держишь? — заорал Улугу на мужика. Гольд поднял со дна лодки кормовое весло и стал править. — Че, не умеешь грести, так не берись!

Вечером при свете керосиновой лампы мужик и Улугу ужинали в избе Силиных.

— Теперь веришь?

— Да. А когда ты хочешь идти?

— В воскресенье.

— Надолго?

— На все лето. До ледостава.

Улугу наморщил лоб. Он быстро спросил:

— А рыбалка? А тебе хлеб надо убирать?

— Какой хлеб? Какая рыбалка! У меня сын взрослый… А Фекла зачем? Я ее держу строже, чем ты свою…

— Ну, ну, не вянькай, — отозвалась откуда-то из полутьмы жена.

— Ты-ы, кляча! — отвечал муж. — Егор еще всего не скажет. Мы сами проверим. Он привез мешок, как картошка самородки. А есть как тыква. Этого он не покажет, хоть и честный… А есть как тыква. Ну, немного меньше… Слышал, Егор сам говорит — поезжайте, а то чужие туда все равно нагрянут.

— И не рыбачить?

— Ты же хозяин! Молодые парни наловят для тебя. Вернешься, водкой их угостишь, и они удовольствуются. Ты же их произвел, а они ленятся.

— А огород?

— Ну, на черта тебе огород? Это все Егор справедливостью хвалится, его выдумки. Да я бы на твоем месте вообще кинул бы его.

— Ладно… Завтра поедем! — сказал Улугу.

— У меня лоток есть и бутарка разборная есть, и мы все возьмем.

— Нет, слушай, завтра я не успею. А че-то не понял, на какой речке. Ты узнай еще раз.

— Я доведу тебя. Я там бывал, однако, и место знаю. Я еще не подводил товарищей.

Егор и сам не знал названья речки, и Тимоха не знал. Улугу немного подумал. Жаль, конечно, что сам Егор не идет. Он подобрел, чувствуя, что дело стоящее.

— Ладно! — сказал гольд.

— Ден пять, самое большее — шесть, и дойдем…

— А как название речки?

— Ну, поверь мне… Я уж сколько раз сам спрашивал. Егор мне рисовал, как пройти, он же экспедицию водил. Да зачем тебе название? Я сказал — не ошибусь.

— Завтра не успеем, — сказал Улугу, подумав. — Давай день собираться, а послезавтра поплывем…

Улугу решил, что открыватели не хотят говорить ему название речки, чтобы он не проболтался. Улуг это даже понравилось.

За день ни Улугу, ни Тимоха сборов не закончили.

На третий день Улугу остался ночевать у Силиных. На рассвете, укладывая мясо и хлеб в мешок, Фекла вдруг так разревелась, что в испуге вскочили все дети, и старший сын спрыгнул с полатей.

— Эх, уж… — перевел он дух. — Вы-и… — Ему показалось, что родители ссорятся.

— Хлеба? — то, — плакала Фекла.

— Ты помни, как я велел! — грозно сказал Тиоха.

— Будто я раньше без тебя не справлялась! Какой толк-то от тебя! — сквозь слезы говорила женщина. — Иди уж на свой прииск…

В предрассветном сумерке из серого дома вышли двое в серой одежде, с серыми лицами и с серыми мешками на плечах. Высокая женщина в платке долго провожала взглядом их лодку.

Ветер дул снизу, и волны шли злые и шумные и обламывали пласты глины на островах, когда на пятый день своего плаванья путники, натянув палатку, отогревались и сушились на берегу узкой протоки. На едва утоптанную и местами вырванную траву постелили сухие шкуры.

— Эта речка? — спрашивал Улугу.

— Наша?

— Да.

— Где?

— Во-он, где кедрач… Вон сопочка на устье.

— Нет, не эта…

Улугу удивлялся.

Не бывало случаев, чтобы кто-нибудь из мужиков показывал ему дорогу. Всегда Улугу сам всех водил. А на этот раз все получилось наоборот.

Два дня жили на острове среди мокрой, почти непроходимой травы. Ветер рвал листья с тальниковых деревьев, гнул мокрую чащу колосистых трав, бил по палатке дождем. Улугу и Тимошка не могли развести костра, не могли при такой буре наловить рыбы. Грязные волны гулко били в берег, и пена их закипала сплошь. Палатка очень маленькая, на острове березы нет, нельзя надрать бересты, чтобы сделать балаган и укрыться.

Путники, сидя на корточках, на маленьком сухом пространстве, на сохачьих шкурах, драли и грызли сухую юколу с сухарями. Продрогнув до костей, разводили маленький огонек в палатке, курили трубки, собаки жались к хозяевам. Дым ел глаза людей и собак. В такой шторм нечего и думать о том, чтобы уплыть куда-нибудь или перебраться на другое место. Не хотелось даже разговаривать.

Ложились на шкуры, прижавшись друг к другу. Собаки сразу радовались, укладываясь по краям. Ночью начало рвать палатку, лопнула веревка, поднялось полотнище, и вмиг ливнем залило все. Едва успели схватить край палатки. Двойное полотнище стало промокать. Волны подбегали все ближе, вода в реке прибывала. В кромешной тьме перетащили лодку поближе к палатке. Видели только, как зловещая белизна бурунов забегает теперь в самые тальники.

Лечь на мокрые шкуры нельзя. Спали сидя. Улугушка все курил и грел руки о трубку.