— Мама как?

— Слава богу. Я гудок-то услыхала…

— Василий где?

— Все на заимке. А бабушка с дедушкой уехали на лодке по ягоды. А парни недавно из тайги.

— С кем Василий?

— Митя Овчинников с ним.

Конь ее захрапел, выбрасывая из-под копыт комья грязи, рванул с места. Она туго тянула повод, воротя его, и он пронесся по болоту малым полукругом.

— Поедем обратно!

— Нет, маманя велела… — откидываясь, полуобернулась дочь.

Егор дальше не расслышал, что мать велела. Девушка отскакала, усмирила коня и, свесившись вполоборота, ждала, не крикнет ли что отец.

— Там, в сундуке, я мешок бросил…

Настя привстала, поглядывая вдаль.

— Пароход-то простоит? — кричала она.

— А что тебе?

Она не ответила.

Он тронул поводья. Раз-другой болото издало всасывающие звуки. Конь, грудастый, коренастый, с чуть кривыми, могучими ногами, старательно тряхнул гривой, вынес тяжелого всадника на гать и зачастил копытами по бревнам.

Егор сверху еще раз оглянулся. Дочь уж пролетела через лес и мчалась по дороге среди хлебов. Известно, зачем повадился ездить Митя. Свататься хочет. За семьей Овчинниковых недобрая слава. Но чем же парень виноват? Отец его Санка — родной брат Котяя…

На заимке нет изгороди. Жена Наталья стоит у зимовья. Муж слез с коня.

— Как барин! — сказала Наталья. — Откуда такой? — Она подошла, вытерла руки о фартук. — Грязью-то не запачкать бы тебя…

Егор чует женин упрек. Да, долго он протаскался.

— Непутевый стал!

— Ладно уж…

— Знала бы ты!

— Руки-ноги целы?

В зимовье было пусто и варился корм скоту. Егор присел на лавку. Никогда Наталья не казалась ему такой пригожей. В знакомых, спокойных движениях ее угадывалась сила, здоровье.

Улыбка ее ласковая. Глаза бойки, и в них знакомый свет ее доброй души. Егору кажется, что сам он пьян и она нетрезва.

А Наталья исстрадалась, измучилась, не зная, что думать, случая не бывало, чтобы он к назначенной поре не вернулся.

«Но что с ним? Явился легкий, как парень, помолодевший, лицо почернело, морщин нет, сам жесткий, крепкий, силы, казалось, прибыло, как крылья его несут». Это ощущение невольно передавалось ей. Она насторожилась, словно была у счастья, в которое боялась поверить. Егор не все рассказал. Он вышел.

За зимовьем расставлены два полога накомарника из редкой покупной бязи. Кто-то зашевелился под крайним.

Вдали за речкой верхом на кляче плелся Сашка. Он в шляпе и с мотыгой на плече.

— Кони у Сашки не живут! — сказала Наталья, вынося ведро.

— Он их бьет, — раздался из-под полога голос Василия. — А кто приехал?

— Они ночь зря прокараулили, — пояснила Наталья.

— Это ты, отец?

Из-под полога живо вылез Василий. Оп без малого вымахал в сажень. За ним появился Митя.

— Ночь не спали! — сказал сын, как бы оправдываясь. — Лосей ждали…

Отец всегда заставал его не вовремя, когда он ленился или читал.

— Они в табуны собираются, идут за хребет, на теплый ветер, — сказал Митя.

Егор знал, что паренек этот смирный, но за словом в карман не полезет, и если врет, то складно. По его словам выходило, что табуны скоро вернутся, надо обождать.

— А где же наши? — садясь в зимовье к столу, спросил Егор.

— По ягоды поехали. Дедушка и Федор. Взяли с собой собак… Петрован, уж он как старший, я ему не перечу, пошел, говорит, на миссионерский стан. Народ там к празднику наехал… А молодой-то поп Алексей не любит нашего рыжего попа. А ученик его… Характер все выказывает.

— Два зверя в одной берлоге! — ответил Егор.

Он вспомнил, каким лихим охотником когда-то был Алешка. Родился он в гольдской деревне. Мылки. Рыжий поп его дурачил и обирал, но выучил грамоте. Стал Айдамбо теперь отцом Алексеем, закончил духовное училище в Благовещенске. А Дельдика, которую когда-то отнял Егор у китайцев, вырвал из рабства, стала попадьей.

— А зачем Настя домой поехала?

— Сама захотела.

— В церковь ее не загонишь…

— Полюбоваться пароходом… Пусть ее… Новые чулки купила, башмаки на баркасе… Пусть погуляет! Ты на «Ермаке»?

— На «Ермаке».

— У нее на «Ермаке» знакомые.

«Кто бы?» — подумал Егор.

— А я нашел россыпь… Самородки…

Наталья стояла как зачарованная.

— Тебя это разожгло. Я не узнала. Думала, чужой едет.

Странно посмотрел на нее Егор. Взгляд его был угрюмый и далекий.

Ночью на широкой кровати долго не спали. Руки Натальи ласково перебирали его волосы.

— Страх брал за тебя. Не пропал бы…

Стали говорить, что хлеб почти созрел, что лето нынче знойное, не бывало такого. Егор сказал жене, что лучше бы это золото не мыть, жить как жили, не рушить старого.

— А тебя тянет туда?

Наталья спросила и замолкла. Егор, не видя ее в темноте, знал, что она нахмурилась, насторожилась, словно шла угроза.

— Не мыть? — спросил он.

— Как это не мыть! — ответила Наталья. Она, казалось, читала его мысли. — Что же мы за люди, если себе не поверим, — подтвердила она шепотом.

Егор разговорился, жарче, чем в избе у матроса.

Выступила белая печка и полотенца на бревенчатых стенах, стояли как белые тени. Блеснул оклад небольшой иконы, другая кровать, где спал младший сын Алексей.

— Боже ты мой! — приподнялась Наталья. — А если бы попал в тебя! Сердце мое не зря болело! Что же это за копна сена? Спасся за ней?

— Нет, это было не сено. А натрясло траву на лесину… в развилках-то…

Утром, когда семья уселась за уху, послышался стук копыт о гальку и воду. Сашка-китаец спрыгнул с кобылы и, сняв шляпу, поплелся к зимовью, присаживаясь, словно нес на себе куль.

Тимоха Силин, моргая, уставился на Улугушку, который, сидя у тычин с горохом, пытался приладить отпаявшуюся дужку чайника. Мужик сдвинул картуз на лоб и стал почесывать шею. Улугушке показалось, что гость подсмеивается. Он встал, размахнулся и швырнул чайник так, что тот загремел и покатился по траве.

Улугу сорвал немного стручков гороха, дал гостю горсть и сам стал жевать.

— Раньше в котле кипятили… Лучше было! — сказал он.

— Конечно, разве можно сравнить! Котел чугунный! А этих чайников ты можешь хоть нынче купить дюжину.