Я тоже как раз тогда переживала трудные времена. Года за два до того я ушла с постоянной должности в редакции мужского журнала. Я стала «неработающей мамашей». Это временная занятость, исключающая всякую возможность повышения. Но она так старательно отгораживается от «настоящей» работы, что семантически обрекает на полное бездействие, хотя я, конечно, продолжала покупать продукты, готовить, убирать и заниматься детьми. Когда я говорила людям, чем занимаюсь, они отвечали: «Быть матерью – самая трудная работа». Но это неправда. Самая трудная работа – быть матерью и одновременно работать на настоящей работе, с офисным дресс-кодом, проездным билетом, шариковыми ручками и губной помадой. Когда у меня еще была настоящая работа, мне никто не говорил: «Работать на настоящей работе и одновременно быть матерью – самая трудная работа». Нам приходилось молчать об этом, чтобы не внушать неработающим матерям комплекс неполноценности. (Когда-то давно, когда я еще работала, я спросила одну женщину, работает ли она. «А как же, – ответила она. – Я мать». Но я ведь тоже мать! Тогда как называется то, что делаю я?) Но кроме этого: я не нуждалась в стороннем подтверждении того факта, что работать вне дома и одновременно быть матерью – труднее. Это очевидно. Это две работы на полный день. Простая арифметика. Ведь тот факт, что у тебя есть работа, никак не отменяет того факта, что у тебя есть дети; тебя никто не освобождает от соответствующих обязанностей. Заботиться о детях на расстоянии ничуть не легче. Доверить их незнакомой женщине, которая стала нянькой только потому, что непригодна ни к какому другому делу? Это как-то не внушает оптимизма и не позволяет расслабиться. Теперь, поработав в офисе и побыв домохозяйкой, я могу это подтвердить. Сейчас, сидя дома, я могу заявить об этом в полный голос. Но так как я не работаю, меня никто не будет слушать. Неработающих матерей никто никогда не слушает – возможно, именно поэтому мы так старались щадить их чувства.

Ну ладно.

Нельзя сказать, что я бездельничала. Я постоянно сотрудничала с учительско-родительской ассоциацией и была на хорошем счету. Я владела автомобилем, ставя свое удобство выше здоровья атмосферы и будущего нашей планеты. У меня был пенсионный вклад. Я ездила в отпуска, плавала с дельфинами и учила детей кататься на лыжах. Я жертвовала в ежегодный школьный фонд. Я чистила зубы нитью дважды в день и посещала зубного врача дважды в год. Я сдавала мазки с шейки матки и ходила на проверку родинок. Я участвовала в работе книжного клуба, где мы читали книги об угнетении меньшинств. Я посещала физиотерапевта по поводу старой травмы колена, хотя могла бы потратить это время на что-нибудь поинтереснее – но я не хотела, чтобы травма повторилась. Я готовила завтраки. Я ходила на бесконечные встречи мам, чтобы «глотнуть воздуху». Для встреч я надевала джинсы в обтяжку, модные блузки и туфли на высоком каблуке, будто кому-то это было не все равно. Обычно на этих встречах мы ели в ресторанах по соседству с теми, в которые мы ходили с семьями. (А вот встреч пап, на которые мог бы ходить мой муж, в природе не существовало. Предполагалось, что мужчины живут все время, а женщины заперты в клетку, откуда их время от времени выпускают побродить по окрестностям и попить крови свободных людей.) Я проводила опросы – где уроки плавания лучше, в Культурном центре еврейской молодежи или в Еврейском общественном центре. Я записывала детей в футбольные секции заранее, пока туда еще шел набор (то есть на много месяцев раньше, чем нормальному человеку приходит в голову, что ребенка не мешало бы записать в футбольную секцию) и организовала расписание подвозов силами родителей. Я планировала походы детей в гости друг к другу на поиграть, барбекю, визиты к зубному врачу (отдельно к детскому, отдельно ко взрослому), и к врачам по внутренним болезням, и к педиатрам, и к парикмахерам, и на тесты для поступления в школу, и для покупки спортивной обуви, и на кружок по рисованию, и к детскому офтальмологу, и к взрослому офтальмологу, а теперь вот еще и на маммограмму. Я готовила обеды. Я готовила ужины.

– Почему ты все это время пропадал? – спросила я у Тоби.

– Мы с ней ссорились на людях. Мне было невыносимо стыдно. Она могла начать скандалить в присутствии кого угодно.

– А я думала, дело во мне! Все это время я думала – может, она совершенно нормальная, милая женщина, просто невзлюбила меня и настроила тебя против. – Мне вдруг показалось жутко нелепым, что я когда-то в это верила. – Да, она совершенно ужасный человек. Я ее возненавидела с первого взгляда.

Тоби был безумно благодарен мне за то, что я не стала предъявлять старые счета или кудахтать над ним, как над раненым котенком. Облегчение ударило ему в голову, и он смеялся все больше, и я тоже смеялась все больше. И в этом смехе слышалась наша юность, а ведь это бывает опасно – стоять на пороге среднего возраста, когда твоя жизнь зашла в тупик, и вдруг услышать отзвуки своей юности.

После первого телефонного разговора мы встретились на обед в кафе в Гринвич-Виллидж. Кафе открылось на месте закусочной, в которой мы часто ели, когда Тоби еще учился в меде. Мне тяжело было смотреть на него и подмечать признаки возраста на лице – мысленно я видела его все тем же, у меня в голове он законсервировался, как Хан Соло в конце фильма «Империя наносит ответный удар». В памяти отпечаталось его горестное испуганное лицо в день нашей последней встречи.

– Она постоянно злилась, – сказал он.

Я стала задавать ненавистные ему вопросы: так что же случилось? Расторгнуть брак – это ведь очень тяжело, это такой решительный шаг. Должно было что-то случиться. Может, она тебе изменяла? Может, ты ей изменял? Может, тебе были неприятны ее подруги? Может, после появления детей у нее пропало влечение? Но брак – обширная, загадочная и очень личная территория. Нельзя использовать научный подход и сравнить две супружеские пары: слишком много факторов, которые невозможно учесть, в том числе – порог переносимости у каждого отдельного человека. Я состроила приятное лицо и изобразила на нем любопытство, как делала, когда еще была журналисткой, во время интервью. Притворяясь, что от ответов практически ничего не зависит, в то время как на самом деле они были делом жизни и смерти.

– Но ты не спросила, как мои дела сейчас. – Он вытащил телефон и открыл его. Боже мой! – Ты только погляди на них на всех.

Все эти женщины, практически сложенные штабелями – фото на экране выстроились в ровные ряды, и их можно было скроллить, – умоляли о внимании Тоби Флейшмана. Тоби Флейшмана! Я уставилась на него, потеряв дар речи.

– Так ты теперь живешь?

– Так я теперь живу. Не нужно выходить из дома, только чтобы нарваться на очередной отказ. И отказы-то получать необязательно. Участие совершенно добровольно. Люди регистрируются на этих сайтах, чтобы найти секс.

Тоби все скроллил, и список женщин, желающих заняться с ним сексом, все не кончался. Картинки, тексты. Заняться сексом с Тоби Флейшманом!

– Совсем как в «Расстыковке», правда? Кто же знал тогда, что это на самом деле – руководство к действию?

Давным-давно, в 1979 году, мужской журнал, где я с тех пор успела поработать, опубликовал знаменитый рассказ о разводе под заглавием «Расстыковка». Автор, Арчер Сильван, был ходячей легендой среди сотрудников журнала и символизировал собою журнал не хуже любого логотипа. Я начала читать Сильвана еще в юности (вероятно, в слишком ранней юности), и в Израиле его книги лежали у меня на тумбочке у кровати. Тоби взял одну почитать. Потом другую, потом третью. В детстве мне не разрешали читать книги «для подростков», которыми зачитывались мои подруги, – про бебиситтеров и хорошеньких близняшек-блондинок. Моя мать считала эти книги мусором для дегенератов, затягивающим в пучину подростковых беременностей и наркомании. Поэтому я читала книги Арчера Сильвана, которые приносила домой моя старшая сестра, прилежная студентка. «“Расстыковка” и другие рассказы», «Город вверх ногами», «Все в бассейн!» На обложках красовались большие заглавные буквы шрифтом «гельветика», и казалось, что это важные книги, настоящая литература. Внутри же они были полны такой грязи и чернухи, что подобного я и представить себе не могла. Возможно, шестиклассникам все же рановато читать про грязь и чернуху в таком количестве. В рассказах фигурировали нудистские колонии, сексуальные оргии, сапатисты[6], коммунисты, политики и их тайные оккультные ложи, ученые – приверженцы полиамории. Автор делал просто невероятные открытия. Не верилось, что наш мир именно таков. Однажды он был в Чили, и местный шеф-повар, который, следуя некоему странному буддийскому принципу, ни одно блюдо не готовил по два раза, отрубил голову живому козлу, залез ему в череп через разломанную челюсть и стал есть мозги сырыми. Он предложил угостить и Арчера, и тот тоже стал их есть, прямо на месте, голыми руками.