Ультимум («последнее»), Все (Alles) или «родина» (Heimat) – это содержательная цель утопического движения, скрыто присутствующая в настоящем, проблески которого угадываются из сегодняшнего дня. Это царство, о котором мы пока можем лишь сказать, что оно еще не наступило и что мир, который должен прийти, будет несопоставим с нашим нынешним миром, поскольку основа бытия, «ядро» материи полагает этот мир, а затем выходит за его пределы. «На деле Все само по себе есть не что иное, как тождество пришедшего к себе человека и его состоявшегося мира» (PH, 364).

Поздний Блох пытается построить и обосновать натурфилософскую концепцию. Ключевой проблемой для него оказывается возможность существования субъекта-природы, «самости материального» (M, 465). Наличие такого субъекта утверждается в форме неявной, существующей в зародыше, неосознанной субъективности. Блох пишет о субъективном факторе в диалектике:

Блох, как и Баадер, полагает, что понятие свободы имеет смысл и в натурфилософии. Условие подлинного преобразования человека – высвобождение продуктивных сил природы, невозможное в царстве отчуждения и эксплуатации. Онтологические (а с ними и эстетические) построения обретают этическое звучание[68]: надежда обязывает, а «еще-не-бытие», бытие-в-наброске, указывает на то, как и куда можно двигаться, на новый, лучший мир. Разумеется, утопическая герменевтика не остается смиренным постижением, а становится присвоением смыслов, их перетолкованием, которое отвечает потребностям утопической философии.

В онтологии Блоха возникает и понятие возможности, в котором он различает актуальные условия осуществления утопических устремлений и сами эти устремления (PH, 238). У возможности, таким образом, есть две стороны:

Двум сторонам понятия «возможность» соответствуют так называемые «теплое» и «холодное» течения в марксизме, о которых будет сказано чуть ниже.

Онтология «еще-не-бытия» дополняется теорией «еще-не-осознанного» (das Noch-Nicht-Bewusste). Блох полемизирует с Фрейдом, считая, что темная, непрозрачная сфера сознания – это не сфера вытесненного и забытого прошлого, а напротив, сфера грез, мечтаний, еще не реализованного будущего[69]. Эта идея пришла к Блоху, как он сам впоследствии говорил об этом, в возрасте 22 лет, это неожиданное прозрение стало с тех пор его основополагающей интуицией. Он считал, что все его творчество служит экспликацией этой мысли, открытия «еще-не-осознанного». В отличие от субъективизма в сочетании с безоговорочным принятием принципа реальности у Фрейда Блох связывает «еще-не-осознанное» с «еще-не-ставшим» (das Noch-Nicht-Gewordene), с реальностью – природной и социальной.

Однако не любая мечта или фантазия есть предвосхищение будущего. Мечты могут быть произвольными, банальными, наконец деструктивными. Не в этом суть идеи утопической антиципации. Главное – понимание того, что в какой-то момент субъективное и объективное могут сойтись, и на мой собственный одинокий, ни на кого не похожий голос вдруг отзовется утопическое сообщество. Когда придет это время – зависит и от наших действий, и от развития материального мира.

Аутентичное выражение «еще-не-осознанное» находит в искусстве, которое всегда обгоняет свою эпоху, всегда указывает ей утопические возможности. Дневные грёзы о еще не свершившемся, фантазии, предчувствия составляют у Блоха исходный пункт и первую, самую простую форму художественного творчества.

Марксизм для утопической философии стал той социально-философской доктриной, которая давала язык и метод анализа реальных тенденций социального развития.

Блох не только сам отдавал предпочтение марксизму, но и воспринимался как марксист[71]. О том, насколько его тексты соответствуют классическому марксизму, речь здесь не пойдет – это тема особого разговора. Очевидно одно: Блох, явно тяготея к левой идее и к социал-демократической политике, не был продолжателем и толкователем марксистской философии. Главный мотив его – без сомнения этический, объединяющий революционный пафос марксизма и призыв утопической философии к обновлению, к отказу от вечного повторения и тавтологий буржуазной жизни, от позитивистской рациональности (чье мифическое происхождение стремились разоблачить Хоркхаймер и Адорно)и простого наукообразия.

Поздний Блох мыслит «утопическую функцию» бытия как продукт социальных отношений. Любой сон, проект, набросок грядущего обусловлен объективными тенденциями эпохи, встроен в историю общественного бытия. От этой марксистской идеи Блох, высказав ее, в частности, в «Принципе надежды», уже не отказывался (PH, 555–556). Например, критикуя с этих позиций активизм Жоржа Сореля и фактически солидаризируясь с Марксом в его отношении к французскому социализму, он иронически пишет, что в «Размышлениях о насилии» автору нужна буря, нужны гром и молния, а не электричество и не линии электропередач, спонтанный порыв, импульс, а не бюро и партийные программы (PH, 1108–1109).

Блох получил известность как политический публицист еще в конце 1910-х годов[72]. Однако его главный социально-философский труд (если так можно назвать сборник заметок и эссе) – это «Наследие нашей эпохи», книга, в которой он вводит понятие неодновременности.

Непосредственным поводом для появления концепции не-одновременности послужил успех фашистской идеологии, привлекшей внимание не только Блоха, но и других мыслителей его времени – Беньямина, Лукача, Жоржа Батая, а впоследствии Ханны Арендт, Адорно и многих других[73]. Блох задействует марксистский подход в контексте неоднородности и неравномерности социально-исторической эволюции и дополняет его, показывая, что социальные противоречия могут быть не только классовыми, не обязательно привязаны к экономическому, классовому антагонизму. Он исследует жизнь социальных слоев, которые, как кажется на первый взгляд, живут в настоящем, разделяют с нами одно и то же время, но на самом деле погружены в прошлое. Примеры – романтически настроенная, мечтательная молодежь, которой нет дела до современности, до «теперь»; крестьянство, погруженное в свои традиционные занятия, не менявшиеся многие десятилетия; мелкие служащие, разочарованные в своей повседневной жизни и вместе с тем оторванные от непосредственного контакта с производством, с освоением и завоеванием природы, стремящиеся вернуться в прошлое, жаждущие легенды.