приходилось, и, если в семейных апартаментах на Эстермальме жить нельзя, куда податься? Денег нет – ни на жилье, ни на еду – и потом, Анна не представляет, как обеспечить себе и то и другое.

– Как твоя простуда? – интересуется монотонным голосом мать.

– Я здорова.

Ингрид изучающе смотрит на нее:

– Уверена? Мне показалось вчера, что ты переволновалась.

– Вот как? Это было заметно?

– Анна, – обращается к ней мать, откладывая в сторону газету. Несмотря на ранний час, темно-русые волосы уже убраны в элегантный узел, на ней любимая блузка с широкой проймой и крахмальным воротником, вокруг которого поблескивает жемчужное ожерелье. – Я понимаю, что тебе тяжело, но ты же знаешь, что отец желает тебе добра.

– Добра? Он хочет запереть меня здесь, в этом ужасном месте.

– Никто не хочет тебя запирать.

– Не хочет? Так почему же тогда мне не разрешают уехать отсюда? – спрашивает Анна, замечая, что повышает голос. – Ты же знаешь: отец обещал, что я смогу уехать домой, когда закончится лето, – говорит она, срываясь на крик, но потом стыдливо опускает глаза.

Ингрид разглаживает белую льняную скатерть:

– Как мы уже говорили, мы боимся отправлять тебя сейчас в Стокгольм. А что, если нападут русские? Знаешь, как они обходятся со своими политическими противниками?

– Но мы ведь не фашисты?

– Нет, конечно. Но ты прекрасно знаешь, что твой отец ведет торговлю с Германией.

– Здесь мы намного ближе к военным действиям, чем в Стокгольме, – протестует Анна.

– Да, но знакомые твоего отца утверждают, что немцы никогда не оккупируют Швецию. Они и так получают от нас все, что им требуется: их промышленность встанет без шведской руды.

– Откуда ты знаешь, что это – правда?

– Просто знаю, и все, – с нажимом отвечает мать.

Анна качает головой. Мать разбирается в политике немногим лучше нее самой. Она только повторяет то, что ей говорит отец.

– И что прикажешь мне теперь делать? Гимназию я уже окончила. Что же мне, сидеть, ничего не делая, в Хиллесгордене и ждать, когда закончится война? Она может продолжаться вечно.

– Душечка, – отвечает мать, притягивая к себе ее руку. – Все образуется. Куда тебе торопиться? Наслаждайся свободой. Придет время, будет у тебя семья, и не сможешь уже читать книжки дни напролет.

– Но я хочу получить образование, чтобы приносить пользу.

– Радость моя, я понимаю, но пользу можно приносить по-разному.

– Да, например, стать медицинской сестрой.

Мать морщит нос:

– Неужели ты действительно считаешь, что тебе понравится отмывать кровь, опорожнять утки и зашивать разорванные тела? Да ведь ты иголкой уколешься или в обморок упадешь. Отец правильно вчера говорил: к такой работе нужно иметь особую склонность. И потом, это изнурительный труд. Я уверена, есть много специальностей, где ты могла бы проявить себя лучше.

– Какие, например?

– Может быть, тебе поучиться заочно? – предлагает мать. – Выбрать интересные курсы? Хотя бы итальянский язык или историю искусств? Я знаю, ты не хочешь в школу домоводства, но в Лунде, между прочим, есть прекрасное заведение такого профиля.

– Нет, я хочу работать в медицине.

– Ну, зачем так упрямиться, Анна? – вздыхает Ингрид. – Не усложняй и без того сложную жизнь. Куда разумнее выбрать специальность, которая обеспечит тебе правильный круг общения. Старшая дочка Хедбергов устроилась секретарем директора банка в Мальмё. Маргарета говорит, она в полном восторге от работы. Слушай, ведь в Хермудсе [2] есть курсы секретарей?

Анна съеживается. Ей очень хочется возразить и объяснить, что вопреки мнению родителей она со многим справится, но по непонятной причине не может вымолвить ни единого слова.

– Я закажу у них свежий каталог, – с энтузиазмом продолжает Ингрид. – Кстати, я еще кое о чем хотела с тобой поговорить.

– О чем же?

– Мы пригласили на ужин семью Рунстрём. – Мать умолкает, будто ожидая реакции Анны, но, не дождавшись, продолжает: – Ты же помнишь Акселя Рунстрёма? Вы так хорошо общались с ним раньше.

– Мы играли в крокет. В детстве.

– Ну да. Думаю, он уже тогда был влюблен в тебя.

– И что вы, матушка, хотите этим сказать?

– Да ничего особенного. Просто приятно будет вновь с ними увидеться. Элоиза написала, что Георг – помнишь, отец Акселя? – открывает бизнес в Америке. Похоже, они раздумывают, не поселиться ли им там на какое-то время. Вот ведь приключение! Я всегда мечтала посмотреть Нью-Йорк.

– Дай-ка попробую угадать, – произносит Анна, чувствуя, как внезапная злость придает ей новые силы. – Акселю в перспективе уготовлена должность руководителя этой компании, но Элоиза и Георг хотели бы, чтобы прежде он женился, создал семью.

Ингрид теребит ожерелье:

– Тебе должно бы льстить, что в связи с этим они думают о тебе.

– Матушка полагает, они позволят мне самостоятельно выбрать подвенечное платье? В таком случае я выбираю сатин-дюшес с длинным шлейфом.

– Ну зачем так злиться? Никто не заставит тебя идти под венец против воли, – вздыхает мать. – Я знаю, что ты хочешь выйти из-под опеки и глотнуть самостоятельности, но мне бы так хотелось, чтобы ты выслушала меня. Когда-то я тоже была молоденькой мечтательной девушкой, но очень скоро осознала: большой мир не соответствует моим ожиданиям. Ничто в этой жизни не принесло мне большего счастья, чем роль матери и супруги. Я благодарна судьбе за то, что встретила твоего отца и смогла построить с ним совместную жизнь.

– Я никогда и не говорила, что не хочу замуж, но дайте мне вначале немного пожить для себя!

– Да пожалуйста. Ну что плохого, если ты вновь встретишься с Акселем? – продолжает Ингрид. – Как знать, может быть, встреча даже окажется приятной?

– О да, конечно, – бурчит себе под нос Анна. – Мне можно идти?

– Ты же почти ничего не ела, – обеспокоенно замечает мать. – Съешь еще яйцо.

– У меня аппетит пропал.

– Это все твоя простуда.

– Я не больна, – тихо отвечает Анна.

– Что ты сказала?

– Да так, ничего. Пойду в сад – почитаю.

– Конечно, – кивает Ингрид. – Только набрось что-нибудь теплое. Может быть, спросим вечером у отца, нельзя ли нам сшить платье к ужину с Рунстрёмами.

– Сшить? А когда они придут-то?

– Только через пару недель, к сожалению. Они сейчас в Стокгольме.

– Где же им еще быть? – вздыхает Анна. – Все в Стокгольме, только меня там нет.

Анна удаляется в укромный угол сада, где стоит каменная скамья и начинается небольшая роща. Скамья расположена в стороне, ее не видно ни с веранды, ни из оранжереи, и девушку здесь обычно никто не беспокоит. Она открывает книгу, кладет на колени и углубляется в описание первой встречи главных героев – Кэтрин и Фредерика. Внезапно у нее за спиной раздается шорох листьев, и