Затем тетушка поднялась из-за стола и оттолкнула в сторону стул, и Мэри услышала, как она взбирается по лестнице на тяжелых, непослушных ногах, как заплетающейся походкой бредет через площадку к себе в комнату и закрывает дверь.

Мэри продолжала сидеть на полу около пустого стула. Она увидела сквозь кухонное окно, что солнце уже почти исчезло за дальним холмом и осталось совсем немного времени до того, как серая злоба ноябрьских сумерек снова опустится на «Ямайку».

Джосс Мерлин отсутствовал почти целую неделю, и за это время Мэри смогла кое-что узнать о здешних краях.

Ее присутствие в баре не требовалось, потому что никто не приходил туда, пока не было хозяина, и она могла бродить где угодно после того, как поможет тете по дому и на кухне. Пейшенс Мерлин была плохим ходоком; у нее не возникало желания двинуться куда-нибудь дальше курятника на задворках трактира и начисто отсутствовало чувство направления. У тетушки также имелись смутные представления о названиях вершин; она слышала, как о них упоминал муж, но где они находятся и как их найти, женщина не знала. Так что Мэри обычно около полудня отправлялась в путь на свой страх и риск, и только солнце указывало ей дорогу да некий глубоко укоренившийся здравый смысл, врожденный инстинкт сельской жительницы.

Вересковые пустоши были еще более дикими, чем ей сперва показалось. Как бескрайняя пустыня, они протянулись с востока на запад; кое-где их поверхность пересекали проселочные дороги, и огромные холмы разрывали линию горизонта.

Где проходила их граница, Мэри не могла сказать, ведь только однажды, забравшись на самую высокую вершину позади «Ямайки», она заметила далеко на западе серебристое мерцание моря. Это был безмолвный, безлюдный край, необозримый и не тронутый человеком. На вершинах холмов каменные плиты громоздились одна на другую, удивляя странными очертаниями и формами, — массивные часовые, которые стояли там с тех самых пор, как рука Господня впервые вылепила их.

Некоторые имели очертания гигантской мебели, этакие чудовищные стулья и кривые столы; а иногда более мелкие осыпающиеся камни громоздились на вершине холма, напоминая великана, огромная лежащая фигура которого отбрасывала тень на вереск и пучки жесткой травы. Были здесь и длинные камни, которые стояли вертикально, странным, чудесным образом сохраняя равновесие, как будто опираясь на ветер; встречались и плоские, алтарные — их гладкие отполированные поверхности смотрели в небо, тщетно ожидая жертвы. На высоких вершинах обитали дикие овцы, а также вороны и сарычи; холмы давали приют всем одиноким тварям.

Черные коровы пристально вглядывались в пустошь внизу, их осторожные копыта ступали по твердой земле, и благодаря врожденному инстинкту они избегали пышных, соблазнительных пучков травы, бывших на самом деле топким болотом, издававшим вздохи и шепоты. Когда ветер налетал на холмы, он печально свистел в расщелинах гранита, а иногда вздрагивал, как вздрагивает от боли человек.

Странные ветры дули здесь из ниоткуда. Они стелились по поверхности травы, и трава дрожала. Они дышали на поверхность маленьких лужиц на изъеденных временем камнях, и лужицы покрывались рябью. Иногда ветер кричал и плакал, и крик эхом отдавался в расщелинах и стонал, и снова пропадал. На вершинах царила тишина, она принадлежала другому времени — веку, который прошел и исчез, словно его и не было, эпохе, когда современного человека не существовало, и лишь язычники ступали по холмам. Это был иной мир — древний и диковинный, который был миром не от Бога.

Бродя по пустошам, взбираясь на холмы и отдыхая в глубоких низинах у ручейков и протоков, Мэри Йеллан думала о Джоссе Мерлине и о том, какое у него было детство: он рос уже искорёженным, как чахлый ракитовый куст, и весь цвет с него сдул северный ветер.

Однажды она пересекла Восточную пустошь в том направлении, которое трактирщик указал ей в первый вечер. Пройдя некоторое расстояние, девушка остановилась в одиночестве на гребне холма, со всех сторон окруженного унылой пустошью, и увидела, что земля здесь спускается в глубокое и коварное болото, сквозь которое, весело журча, пробивается ручей. А за болотом, как раз напротив, вздымается утес, огромными каменными пальцами указывая в небо, как расколотая рука, выходящая прямо из пустоши; его гранитная поверхность напоминает изваяние, а склон — зловеще-серого цвета.

Значит, это и была скала Килмар; и где-то там, среди этой сплошной массы камня, где гребни заслоняют солнце, родился Джосс Мерлин, а сейчас живет его брат. Здесь же внизу, в болоте утонул Мэтью Мерлин. Мэри ясно представила, как он шагает по твердой земле, насвистывая песню, и в ушах у него звучит бормотание ручья. Но вот как-то незаметно опустился вечер, и путник замедлил шаг и затоптался на месте. Девушка представила, как он остановился и задумался на минуту, и тихо выругался, а затем, пожав плечами, погрузился в туман, вновь обретя уверенность. Однако, не сделав и пяти шагов, Мэтью почувствовал, как земля осела у него под ногами, споткнулся, упал и внезапно оказался по колено в иле и тине. Он дотянулся до пучка травы, но тот утонул под его тяжестью. Парень стал брыкаться, но ноги не слушались его. Он предпринял новую попытку, и одна нога вырвалась из трясины, но когда Мэтью рванулся вперед, безрассудно, охваченный паникой, то оказался еще глубже в воде и теперь беспомощно барахтался, колотя по тине руками. Мэри слышала, как бедняга вопит от страха, и как кроншнеп поднялся с болота перед ним, хлопая крыльями и издавая скорбный крик. Когда кроншнеп скрылся из виду, исчезнув за гребнем земли, болото уже снова было спокойно; только несколько травинок дрожало на ветру, и стояла тишина.

Мэри повернулась спиной к Килмару и побежала через пустошь, спотыкаясь о вереск и камни, и не останавливалась, пока болото не исчезло за холмом, а утес не скрылся из виду. Она забрела дальше, чем собиралась, и путь домой оказался длинным. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем последний холм был покорен и остался позади, а высокие трубы трактира «Ямайка» возникли перед ней над извилистой дорогой. Пересекая двор, Мэри с замиранием сердца заметила, что дверь конюшни открыта и пони стоит внутри. Джосс Мерлин вернулся.

Она открыла дверь как можно тише, но та царапала по каменным плитам и протестующе скрежетала. Звук разнесся по тихому коридору, и через минуту из глубины дома, наклонив голову под притолокой, появился хозяин. Рукава его рубашки были закатаны выше локтя, а в руке он держал стакан и салфетку. Казалось, трактирщик пребывал в прекрасном настроении, потому что неистово закричал на Мэри, размахивая стаканом.

— Эй, — проревел он, — нечего корчить унылую рожу. Ты что, не рада меня видеть? Ты очень по мне скучала?

Мэри сделала попытку улыбнуться и спросила, приятной ли была поездка.

— Какое к черту приятной, — ответил он. — Я получил деньги, а на остальное мне плевать. Я не во дворце у короля гостил, если ты это имеешь в виду.

Он громко расхохотался своей шутке, и из-за его плеча выглянула жена, согласно и глупо улыбаясь.

Как только смех хозяина умолк, улыбка исчезла с лица тети Пейшенс. К ней снова вернулись напряженное, затравленное выражение и остановившийся, почти идиотски изумленный взгляд, который у нее обычно появлялся в присутствии мужа.