пред Вами и пред всеми работниками науки, которым, на мой взгляд, титул творцов приличествует более, чем людям, работающим во всех иных областях.

А. Пешков

19. 10. 27.

Сорренто.

874

С. Н. СЕРГЕЕВУ-ЦЕНСКОМУ

20 октября 1927, Сорренто.

Рад узнать, что стихийные силы не очень обидели Вас, дорогой Сергей Николаевич. Да, трясется планетишка наша. Со страха это она — в предчувствии конца — или же со зла на то, что люди стали слишком дерзко разоблачать секреты ее? Некая американка проповедует, что земля возмущена грехами людей, а один еврей в Лондоне утверждает, будто бы вскорости утопнут Шотландские острова, Крым и еще что-то. Примите к сведению. Не перебраться ли Вам куда-нибудь на место более непоколебимое?

Меня стихийное хулиганство не столь возмущает, как человечье. А вот в 18-ом № газеты «Голос верноподданного» напечатана программа «партии» легитимистов, и в программе говорится, что «евангелие» оправдывает: неравенство, право господства сильного над слабым и лозунг «цель оправдывает средства». Так и напечатали. Некий проф. Ильин написал книгу, доказывая то же самое и утверждая, что евангелие дает основание для «религии мести». И. А. Бунин напечатал в монархическом «Возрождении» статью о «самородках», называет Есенина «хамом», «жуликом», «мерзавцем». Очень жуткими людями становятся гг. эмигранты. Тон прессы их падает вместе с грамотностью. Взаимная ненависть раскалывает их на группочки все более мелкие. Кроме Н. Н. Романова и Кирилла 1-го, выдумали еще царя: Всеволода Иоанновича. Скука. Хотя скучают не только наши эмигранты, а и европейцы. На-днях в Париже человек пустил в лоб себе пулю только потому, что разучился галстук завязывать. Факт. А некая англичанка застрелилась по причине плохой погоды. Третьего дня в Неаполе отравилась графиня Маркварт, потому что какой-то тенор не дал ей свою фотографию. И вообще заметно, что самоубийства совершаются по причинам как будто все более ничтожным. Равно как и преступность принимает какие-то «спортивные» формы. В общем — невесело здесь, в Европах.

В Берлине, напр., эпидемия истязания детей. Но это вообще город «странностей», мягко говоря. К ресторанам, клубам и журналам гомосексуалистов мужеска пола в этом году прибавился ресторан и легальный, да еще иллюстрированный, журнал лесбианок. Полиция разрешает мужчинам известных склонностей носить женскую одежду. Как это Вам нравится? Не охотник я думать в эту сторону, но за последнее время столько тут разыгралось грязненьких ужасов, что, знаете, невольно думается: это что же значит? Простите, что удручаю такими «фактами», чорт бы их побрал!

Нет, в самом деле, не убраться ли Вам из Крыма?

Всего доброго. Пишите.

А. Пешков

20. X. 27.

Sorrento.

Землетрясением гордитесь? Ну, тут «ваша взяла» и мне — «нечем крыть», как говорят на Руси. Могу однако похвастаться: неаполитанский почтальон открыл новую звезду в созвездии Лебедя. Переменная. Вот Вам.

Американцы, чорт их побери, все еще не отвечают по поводу второго тома. У них происходит нечто новое: несмотря на существование «бюро цензуры», которое весьма ревностно следит за тем, чтоб писатели не порочили благочестивую жизнь Америки, выходят ужаснейшие книги, вроде недавно переведенного на русский язык романа Синклера Льюиса «Эльмер Гантри». Льюис изобразил американские церкви и церковников в виде отвратительном.

Читали Вы «Разгром» Фадеева? Талантливо.

Ну, всего хорошего Вам.

А. П.

875

И. А. ГРУЗДЕВУ

25 октября 1927, Сорренто.

Дорогой И[лья] А[лександрович] —

спешу исправить неточность в статье «Г[орький] в Тифлисе». Вы пишете: «за несколько дней до ареста вышло первое собрание рассказов». Первое изд. Чарушникова и Дороватовского вышло не ранее 900 г., как я помню. Это следует исправить во избежание поправок со стороны.

Затем: в ж.-д. мастерских я был не «счетоводом», — это крупная птица, счетовод, — был я простым конторщиком, подсчитывал материал по «малому ремонту паровозов». А до этого несколько недель работал молотобойцем в кузнечном цехе. Рохлин, Калюжный или Вартанов, очевидно, забыли упомянуть об этом. Хотя — сие не важно.

В «Днях» — газете, которая по возобновлении ее стала еще бездарней и скучнее, — в «Днях» читаю: «Писатели Лидин и Леонов рассказывали о своих встречах с Горьким». Он — «ввалился в матросской рубахе с голубым воротником». Опровергаю: рубаха — обыкновенная, ничего матросского в ней — нет; она — голубая, а воротник у нее — белый, от другой рубахи. Таких рубах — голубых, с белыми воротниками — у меня три. И все время, пока Леонов жил в Сорренто, я щеголял именно в этих рубахах. Мелочь? Нет. Художник должен уметь видеть действительность точно такой, какова она есть, но изображать ее он, конечно, имеет право по-своему. В данном случае большое голубое пятно превратилось в маленькую полоску. Это значит: недостаточно развита зрительная память.

«У меня одно легкое отбито», — сказал Горький. Будучи несколько знаком с анатомией внутренних органов и с медициной, он не мог сказать этого. «Деталь, которая еще не попадала в печать», называется «Вывод» и напечатана в 96 г.; вошла в «Собр. сочинений».

«Это продолжалось несколько дней» — чепуха! И на один день бабы не хватило бы. Это продолжается час, ну — два, потом женщина падает, теряя сознание.

Затем Лидин и Леонов жаловались, что их «не знают на Западе». Неверно — Леонова знают, почти все его рассказы — переведены. «Вор» — переводится. Лидин тоже переводится. И оба — читаются, имеют «хорошую прессу». А что литераторы-французы не знают русских литераторов, это — естественно: литераторы всех стран — по моим наблюдениям — очень мало интересуются друг другом и литературой, — не только иностранной, но и своей.

Все сие написано потому, что у меня обязательный осенний бронхит, головная боль, кашель, конечно, и все прочее. И все это несмотря на то, что в газете «Возрождение» доказано: Горький — здоров, а в Россию не едет из хитрости.

Да будет Вам смешно.

Привет.

А. Пешков

25. X. 27.

876

С. М. БРЕЙТБУРГУ

7 ноября 1927, Сорренто.

Прошу извинить, — запоздал с ответом на Ваше письмо, С[емен] М[оисеевич]; был сильно болен.

По поводу письма № 14: вероятно, мое письмо сохранилось в архиве В[ладимира] Ильича? Припомнить, что я писал, — не могу.

Для «Пролетария» о Толстом я писал; рукопись — на машинке — была послана в Петербург; кто-то из редакции, кажется — Малышев, известил меня, что эта рукопись и «сказка» «Огонек» пропали при обыске, но не помню: в редакции или же у кого-либо из товарищей. Как была озаглавлена рукопись — тоже не помню. Возможно: «Большой