Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И пришел Старый к мысли, что на нынешней войне воюет на самом деле народу мало.
От таких мыслей и задремал.
К послеобеду Старого растолкали.
Заговорили в палатке о «боевых». Старый заскучал. Ему так бы хотелось получить свои деньги, которые он заработал на этой войне: за госпиталь, за ранение, за всякие фронтовые неудобства и страхи с опасностями. Но не так это было просто. Не понимал Старый, почему финансисты, «фины», говорят всегда, что денег нет. А вон офицерам дают. Семеныч-равист уезжал в отпуск, так ему все выплатили, почти все. Новый ротный Семенычу сказал тогда, что остальное, которое недодали, можно получить по какой-то хитрой схеме — только «придется процент отстегнуть».
Зачесалось в пятке, потом меж пальцев. Старый в тумбочку полез, вынул мыльницу. В мыльнице порошок желтоватый — толченый тротил. Он давай этим порошком натирать ноги меж пальцев — трет и кривится.
— Старый, запалишься. — Ефрейтор из новых, но уже послуживший с месяц, оттого борзый, говорит Старому: — Мишаня ваш, тот, который со скорпионом на плече, как летел домой, так его и приняли в аэропорту. Собака среагировала на его ноги.
— Средство.
— Чего?
— Средство от грибка, говорю, хорошее — тротил. На, попробуй.
— Запалишься, тебе ж домой скоро. Мишаню в камеру посадили как террориста, будто он хотел взорвать самолет. Он ментам долго объяснял, чего и где надо мазать этим гребаным тротилом. Могли и деньги отобрать, ведь все ж с деньгами едут.
— Мишаню кинуть, сноровка нужна. Крепкий пацан. Дать тротилу?
— Тьфу ты! С ним как с человеком, а он все рожи корчит.
Вздохнул Старый. Он у саперов — как Савва в разведке: на него шумнуть можно, он не обидится.
— Я на поезде поеду. Там собак нет.
Но как задумался Старый о деньгах, так и собрался идти искать ротного. Думал, что сумеет уговориться с ротным, и не останется он в дураках. И потопал через комендантский двор к штабу.
Ленинская комендатура — подразделение не для прогулок патрулей с красными повязками по городу, поимки «самоходчиков» и выдачи всяких справок, как в обычных городах. Это боевая тактическая группа с приданной ей техникой: автопарком, бронемашинами, зенитной установкой и минометной батареей двух калибров. Народу в комендатуре чуть меньше, чем батальон — человек под триста личного состава. Комендатура — крепость. Даже если и атака со всех сторон, сразу не возьмешь: мины понаставлены кругом; подходы пристреляны минометчиками, снайперами. На крыше штаба за мешками с песком пулеметчики, автоматчики дежурят сутками. Пулемет крупнокалиберный «Утес». Сильна была Ленинская комендатура. Но народ служил разный. Многих Старый в лицо только и знал: среди контрактников попадались такие, что сразу с контракта шли на тюремные нары; кто, спившийся в конец, вышвырнут был за ворота — и добирайся до Большой земли как хочешь. Пьяным, как и дуракам, говорят, везло. О героизме как-то не принято было говорить — все больше молчали. Поминали. Еще сглазить на себя боялись, — все ж суеверные, и верующие все, конечно, были.
Колонна, что вернулась из Ханкалы, вытянулась по двору. Мотались в группировку за боеприпасами, обмундированием. Уазик комендантский ходил с колонной. У коменданта свои дела. Старому до его дел, как до синих гор, что можно было разглядеть в ясное утро. Горы Старый не любил — лес любил, реку любил. Рыбалить любил — так, чтобы развалиться на берегу и на поплавок поглядывать изредка, и пивко потягивать мелкими глотками.
Возле бензовоза — ротный Дубинский и зампотыл Василич.
Старый как их увидал, сразу просек — не лезть пока, уж больно у них вид заговорщицкий. Это не как Тимоха с Макогоновым. Разведка. У разведки вид не заговорщицкий, а такой, что лучше не попадать к ним. Вон, сдали залетчика с минометного взвода, тот и протрезвел враз, и тут же накатал рапорт на увольнение. Неделю после разведки лежал, ребра пока срастались.
Ротный Дубинский с Василичем не отходят от бензовоза. Ухмыльнулся про себя Старый, решил обождать. Вот ротный рукой хлопнул об Василичеву руку и довольный, выпятив грудь с наградными планками, прямиком пошел на Старого. Одевался ротный по моде: носил американский камуфляж и фартовые с высокими шнурованными голенищами берцы.
— Товарищ майор, а, товарищ майор.
Ротный остановился, оценивающе глянул на солдата. Глуповато выглядит солдат.
— Ну?
— Тащ майор. — Старый делается весь подобострастным и в то же время хорохорится. — Домой ехать на днях, а денег «фины» не дают. А к кому еще как не к ротному?
— Денег? — задумчиво произнес ротный. — И много?
Лицо у Дубинского запыленное. Сух лицом. Тощ фигурой, но жилист. Взгляд карих глаз жесток. Руками ротный не ищет: бросил одну плетью, другую в карман «американского» камуфляжа. Служил ротный в Афгане. Имел «Красную Звезду». Мало кто знал о его жизни: вроде кантовался на гражданке, как пришла новая война, снова пошел в офицеры. Поэтому, хоть и был ротный мужиком в годах, звание имел не по возрасту майорское.
Принялся Старый было пересказывать про госпиталь и «родничок». Но как-то торопился:
— И получается, тридцать дней, как с куста пролежал я в госпитале. А за госпиталь как за боевые выходы должны платить.
— Сколько? — спросил ротный.
Старый вынул из кармана бумажку, развернул и, покопавшись в цифрах, назвал сумму.
— Сразу все не получишь. С «финами» договорюсь за десять процентов. Остальное в Ростове по схеме.
Старый почесал затылок и согласился. Но про себя чертыхнул продажных «финов», а про майора плохого не подумал: если б не ротный, ему пришлось бы возвращаться в Грозный через месяц. Да еще неизвестно, что тут произойдет за это время, — а то можно и встрять в историю по дороге. Или месяц тут просидеть в комендатуре, но в этом тоже есть свои недостатки: забухаешь — выгонят к чертовой матери. А не запьешь,
