даже самого крутого боевика сговорчивым. Сознание чеченца разрушает страх перед реальной силой — непреклонной и бескомпромиссной. Чем больше энергичного гонора у чеченца снаружи, тем больше животного парализующего страха внутри.

Повоевать горцы не прочь, но ни в коем случае с превосходящим их по численности, умным и сильным врагом. А уж пограбить, как здрасте.

Много было среди боевиков таких, которых затащили по принципу: «Кто не с нами, тот против нас!» Весь крестьянский сброд, из которого на девяносто процентов состояли банды, не любил подчиняться: нужно было организовывать и управлять ими, их настроениями. Это делали профессиональные террористы, которые и создавали вокруг себя бандитские структуры. Вахабитское движение всегда стремилось иметь контроль над населением и их настроениями. И если вдруг настроение у крестьян менялось, то его тут же корректировали в нужное русло.

В ЭТОЙ ВОЙНЕ ВЫИГРАЕТ ТОТ, НА ЧЬЕЙ СТОРОНЕ БУДЕТ НАРОД!

Чеченцы жадны от природы и, определяясь в текущем моменте, они ради собственной выгоды не прочь были посотрудничать с федералами. Властям помогают недовольные и обиженные, также из чувства мести, зависти. Однажды в районе Олимпийского к нам пришел местный житель и стал жаловаться. Оказывается, пока он ездил в город на заработки, его жену пользовал боевик. Жена-то особенно не сопротивлялась. Этот мужик того боевика и сдал с потрохами. Нам тогда жирный «зверек» попался. Или, например, у одного селянина был русский раб, он держал его в яме, а его сосед позавидовал, что у него нет раба, — пришел в комендатуру и застучал.

Все местные жители, работающие на федералов, обязательно передавали информацию вахабитам, боевикам. Иначе бы их просто ликвидировали, как мунафиков.

Рядовой Гена Плаха из Моздока вполне соответствовал своему прозвищу. Сказывается жизнь на Кавказа, очень жесток, хладнокровен. Не пил, не курил. Любил собак. Идеальный солдат в бою и вообще на войне.

Цыган — грамотный солдат. Уволился. Как рассказывали его земляки-сибиряки, в драке убил ножом четверых кавказцев. Подался после этого в бега. Жаль было терять таких бойцов.

Это почти все, что я перевел с языка подполковника Макогонова. Только не смейте и думать, что «все» было написано точь-в-точь, как я перевел. Однако это никому не дает права считать, что ничего или почти ничего не было — сюжета с завязкой, кульминацией и эпилогом. Было — было в самой жизни.

Но как писать об этом?

Страшно — вот как.

Но кто заметит мне, будто и не происходило вокруг нас ничего особенного, я не соглашусь с тем человеком. Тот человек неверно информирован; многие были неверно информированы. Мне кажется, поэтому случилось в тот период столько бед и трагедий.

Нынче же и я пересмотрел свое отношение к ситуации.

Моя телекомпания занимала активную позицию: первыми номерами в новостях шли сообщения от Первых лиц государства. Андрей Андреевич Твердиевич честно служил государству; мой коллега Лешка Дудников, корреспондент с Госканала, честно служил государству. Если бы был теперь и Гога Мартыновский, он бы тоже честно служил государству. Информационная война приняла форму контрудара — мы бились с мировым терроризмом в полную силу наших полномочий.

Все беды от неинформированности.

Или от многих знаний.

Один черт!..

Итак, сегодня прошел еще один день моей журналистской карьеры. Я не хочу описывать больше день ушедший. Я думаю о «Буче». «Буча» теперь пишется. Герои прижились в «Буче». Они уйдут, когда придет каждому время, срок уходить. Я тешу себя надеждами, что когда-нибудь кому-нибудь жизнеописание солдата Бучи и его товарищей станет интересным.

Я еще позволяю себе быть наивным мечтателем.

Теперь у меня есть еще и Дневник.

Я о многом, что свершилось, не был информирован. Я многого не знал.

Годы прошли, и эти годы были полны событиями — трагедиями, трагикомедиями и счастливыми исходами действ.

Поверьте, все просто было.

Часть первая. В городе…

Не может называться разбоем служение Отечеству.

Денис Давыдов, герой войны 1812 г.

Глава первая

Где-то в середине весны две тысячи второго случилось Андрюхе Карамзину подорваться на «сто пятьдесят втором» фугасе.

Смертельная это штука, «сто пятьдесят второй» фугас — артиллерийский стапятидесятидвухмиллиметровый снаряд. Любой грозненский сапер подтвердит — штука эта нам знакома, а человек тот, Андрюха, наверняка уже покойник.

Но Андрюха оказался необычайно удачливым солдатом. Не порвало и не раскидало по асфальту контрактника Карамзина, по прозвищу Старый, цапнуло его чугунным горячим осколком, цапнуло самым краешком по руке чуть выше локтя. Ну, этого Андрюхе и хватило: загорелось, заполыхало во всем его теле, будто ливанули ему на локоть раскаленного масла с огненной сковородки. Во рту пересохло и ноги послабели.

Попал Старый в «мертвую зону». Подрывники неправильно рассчитали направленность взрыва: горячая волна метнулась в небо, осколки ушли верхом, лишь один догнал Старого. Закрутился Андрюха на месте как танцор, обернулся вокруг себя и затрясся всем телом. И повалился на бок. Когда едкий дым от взрыва рассеялся, Андрюха сидел на земле, прислонившись спиной к колесу бэтера. Ксюха, комендантская медсестра, крутила бинтом вокруг обколотой промедолом Андрюхиной руки. Чудно Андрюхе. Вроде как далеко он. И не Ксюха рядом, а жена его Ирка. «Да как же ты мог, такой-сякой, уехать из дому без моего разрешения? — ругается Ирка. — За деньгами на войну поехал? Да кому они нужны-то теперь деньги эти проклятущие? Вон, голову тебе оторвало, смотреть на тебя противно. И так смолоду дураком был, а теперь от тебя одно брюхо ненасытное осталось. И поговорить-то с тобой по-человечески не получится. Да убери ты свою руку!..»

— Руку. Не дергай рукой, говорю.

Андрюха очнулся. До неприличия близко увидел волнующие бугры Ксюхиной груди, в нос шибануло кисловатым женским потом.

Хоть была некрасива Ксюха — ряба и сзади неприглядна, — но Андрюха не отказался бы пристроить свой худой зад на белую медицинскую кушетку в комендантской санчасти. Может, и скучно глядеть на Ксюху, но, во-первых, других женщин в комендатуре по пальцам перечесть, а во-вторых, у Ксюхи всегда в заветном месте стоял флакон с медицинским спиртом. Ксюха для таких вот, как Андрюха Карамзин, ходоков берегла десяток заковыристых слов, а в довесок, если не понимали, пускала в ход неженские тяжеленные кулаки.

— Не маши рукой-то, кому говорю, — Ксюха широкой ладонью надавила Старому на здоровое плечо, сделала страшные глаза. — Чего вылупился? Сиди смирно теперь. Повезло тебе. Повезло, свезло… везло…

В голове Андрюхиной зашумело, загудели струны с переливами, и стал он проваливаться в черноту. От потерянной крови поклонило его в сон. Закинули Андрюху на броню; он почувствовал только, что сбоку придавливает его чем-то мягким