– Игорек, почта была? – спросил он, не обращая на меня никакого внимания. – Мне есть что-нибудь?

Сатонину пришлось приподняться на цыпочки, чтобы пошарить в ячейке с буквой «А». Он вытащил два конверта, посмотрел на них и, покачав головой, бросил обратно:

– Нет, только Авдееву. Из Ташкента.

Они обменялись понимающими ухмылками, потом старик все-таки решил заметить мое присутствие. С высоты своего роста окинул меня одобрительным взглядом, отвесил изящнейший полупоклон и, легко развернувшись, удалился.

– А вы просто так, из интереса, или по телевизору потом все это показывать будете? – проводив его взглядом, полюбопытствовал Игорь.

– Посмотрим, – неопределенно сказала я, – как пойдет. Хорошо бы, конечно, передачу сделать. Слушайте, Игорь, а хотите участвовать? Вы же наверняка тут всех знаете, значит, можете про людей рассказать…

– Конечно, – он порозовел и смущенно заулыбался. – Только я не знаю… Я на фотографиях всегда плохо получаюсь…

– Это вас плохие фотографы снимают, – авторитетно заявила я. – А на нашего оператора еще никто не жаловался! Ладно, это мы еще обсудим, а я пока к Сабанееву. Как его найти?

– Двадцать девятый… – Его прервал телефонный звонок. Игорь дотянулся до трубки. – Гостиница «Цирковая». Да. Хорошо, будет сделано. Дежурный Сатонин.

Он повесил трубку и посмотрел на меня:

– Это из милиции, просят Сабанеева подойти к одиннадцати тридцати. Раз вы все равно к нему, передадите?

– О чем речь, конечно.

– Значит, у него двадцать девятый номер, это на втором этаже, – Игорь показал в глубь коридора. – Вон там лестница, как подниметесь, третья дверь направо. А Мироновы в смежном живут, в двадцать седьмом.

– Спасибо, – я еще раз дружески улыбнулась ему и двинулась к лестнице.

Поднимаясь по ней, я раздумывала, не подождать ли мне возвращения Мироновых и не поговорить ли сначала с ними. Нет, наверное, все-таки лучше, если первым моим собеседником станет Николай. Оно и приличнее, все-таки его жена погибла. Звонков на дверях не было. Я постучала и услышала в ответ:

– Открыто!

Открыто так открыто, не мне спорить, раз здесь у людей такие порядки. Зашла в крохотный коридорчик, плавно переходящий в кухоньку. Налево, очевидно, санузел; направо – комната, выглядывает край дивана и часть трельяжа, заставленного бесчисленным – в жизни столько не видела – количеством разных баночек, тюбиков и пузырьков. Я потопталась несколько секунд в прихожей, соображая, обязательно ли снимать обувь, потом все-таки сбросила туфли и прошла в комнату. Казенную обстановку немного оживляла кокетливая люстрочка под потолком – розовые лепестки, соединенные золотыми пластинками, блестящие висюльки…

Николай сидел на разложенном двуспальном диване, рука запакована в гипс. Рядом с ним лежал выдвинутый из комода ящик, полный фотографий. Они лежали в черных пакетах для фотобумаги, больших и маленьких, в папках, конвертах и просто россыпью. Некоторые пакеты были подписаны с указанием места и времени съемок. Большую их часть Николай уже вытащил из ящика и сейчас раскладывал вокруг себя на диване.

– А, это ты, – сказал он безразлично. – Вот, смотри, это мы с Милочкой в Новгороде.

Я взяла протянутую фотографию. На фоне памятника Тысячелетию Руси со счастливой улыбкой на лице стоял Николай. Он бережно придерживал за ножки устроившуюся у него на правом плече Камиллу. А она хохотала, грациозно изогнувшись и вскинув руки вверх. От мысли, что эту женщину вчера у меня на глазах… Я тряхнула головой, возвращая снимок.

– Она любила фотографироваться. Очень. – Николай на секунду задумался, потом, наклонившись, дотянулся до свободного места, положил снимок там. Потом снова поднял на меня глаза: – Да ты садись, вон стул у окна стоит, возьми.

М-да, Лера была права: попав в экстремальную ситуацию, люди отбрасывают или просто забывают формальные правила поведения. Вчера утром мы были на «вы». Ну что ж, если ему так проще… от меня не убудет. А то, что Николай все еще находился в состоянии шока, сомнения не вызывало. Я придвинула к дивану стул и некоторое время послушно рассматривала передаваемые мне одну за другой фотографии – разных размеров, цветные и черно-белые, профессиональные и любительские.

– Это Милочка на репетиции. А это мы в Риге были, удивительно своеобразный город. Это на гастролях… где же? Где-то за границей… ах, вот же, написано: Венгрия, девяносто восьмой год. А вот здесь, посмотри, еще до нашего знакомства, Милочка со своими друзьями…

Голос его звучал совершенно спокойно, вот только рука, перебиравшая фотографии, дрожала все сильнее.

– Коля, – мягко сказала я, – нельзя же так. У тебя просто сердце не выдержит!

Он поднял голову, посмотрел на меня.

– Понимаешь, она так любила фотографироваться…

– Ты что, так и сидишь здесь один? Кто-нибудь к тебе приходил?

– Все время приходят, я поэтому и дверь не запираю. Из милиции приходили, и наши все время… Надоело бегать открывать каждые пять минут. Они тоже со мной фотографии смотрели.

– А ты сегодня что-нибудь ел?

– Да, конечно… кажется. Марго приходила, по-моему, она мне что-то… какая разница? Знаешь, ведь Милочка, она была такая… они ее не понимали, а она была удивительная! Нежная, чистая, такая наивная! Они вот теперь спрашивают, кто мог хотеть ее смерти? Я не знаю. Не понимаю, как это вообще могло случиться. А потом вспоминаю и думаю: они все! Они все этого хотели! Завидовали ей, ненавидели, потому что она… – Николай всхлипнул.

Я молчала. Утешить его не могла, а задавать сейчас вопросы язык не поворачивался.

– Даже Марго, даже родная сестра… она всегда завидовала Милочке! Милочка ведь намного красивее ее и моложе, и вообще!.. А Марго могла, у нее железные нервы, она могла. И Рудика она ревновала страшно… Нет, у него с Милочкой ничего не было, это все сплетни! Конечно, она была такая веселая, так любила всякие шутки… Тебе такого про нее наговорят! Но ты же ее видела, Милочка не могла… она словно ангел!

Да, что можно ответить на такие слова убитого горем мужа? Честно сказать, при всей ее привлекательности ничего ангельского я в ней не заметила. Потому снова промолчала. Николай, впрочем, и не нуждался в собеседнике, я его вполне устраивала в роли слушателя. Он рассказывал мне про Милочку, снова и снова показывал фотографии, сбивчиво объясняя, то как все ее любили, то как все ненавидели. Сам себе противореча, он обвинял Рудольфа и Маргиту, потом невнятно с большой злобой вспомнил какого-то Аркадия, который, пользуясь Милочкиной наивностью, оказывал на нее дурное влияние.

В общем, кроме имени этого самого Аркадия, ничего для себя нового и полезного я не услышала. Может, уже пора распрощаться с ним и заглянуть к Мироновым, вдруг они уже вернулись? Я посмотрела на часы и ахнула: