— Значит, это такое специальное лето для бабушек? — удивился Антошка.

— Вроде того. Потому, наверное, так его назвали, что некоторые растения опять цвести начинают. Уже совсем скоро зима наступит, а они цветут. Но вот почему в Северной Америке эту пору называют «индейской», это вообще непонятно…

— «Индейское лето»? — Антошка совсем запутался.

— Вот именно… А ещё есть такая примета: в первый день бабьего лета надо посадить на коня отрока и выехать с ним на охоту. Помнишь, в прошлое воскресенье мы с тобой ездили? Вот как раз первый день был… Древние индейцы верили, что если в первый день «индейского лета» отрок на коне покатается, то кони будут смелее, а собаки добрее и болеть не будут. Вот ты — отрок, а это твой конь. — Папа кивнул на Антошкин велосипед. — Кажется, выбрались… Ну что, в путь без страха и упрёка?

Они опять сели на велосипеды. Дорога пошла под горку. Папа лихо укатил вперёд. Антошка видел, как развеваются от встречного ветра папины волосы, как они на затылке закручиваются в тонкую косичку. Вдалеке на солнце сверкал пруд, и было больно смотреть на воду. Антошка всё набирал и набирал скорость. И уже становилось немного страшно от быстрой езды. Но и весело. И хотелось крикнуть что-нибудь индейское.

— Тормози! — закричал папа испуганно.

Он стоял на дорожке и поджидал сына. Антошка нажал на тормоза, медленно подкатил к папе.

— Молодец! — похвалил папа с облегчением. — Только маме не говори, что с крутой горки катались. А то она нам устроит…

— Не скажу, — пообещал Антошка.

Сейчас они ехали в ту часть парка, где в прошлое воскресенье видели сразу несколько белок. Чтобы добраться до «белкиного места», надо было объехать два пруда и пройти пешком по тропинке, которая была вся в ямах и рытвинах. Здесь они в прошлое воскресенье оказались случайно, в поисках мест, как говорил папа, где ещё не ступала нога человека. В этой части парка они действительно не встретили никого. Только белки прыгали по стволам деревьев, перебегали тропинки и совсем Антошку с папой не боялись. Но у Антошки с папой ни семечек, ни орешков тогда с собой не было.

Наконец приехали. Прислонили велосипеды к стволу. Папа себе в ладонь насыпал семечек для птиц, а Антошке сразу и семечек, и орешков для белок. И стали ждать. Сначала прилетели воробьи и синички. Они расселись на ветках, смотрели на семечки и орешки, громко гомонили, переговариваясь друг с другом, но подлетать не решались. Пока самый смелый воробей не сиганул к Антошке и не схватил орешек. Орешек был тяжёлый, из клюва выпал. Воробей за вторым орешком подлетать не стал. Упорхнул снова на ветку.

— Вот смешной! — крикнул воробью папа. — Семечки-то легче!

Но тут к папе и Антошке стали подлетать другие воробьи и синички, быстро выхватывать семечки и орешки и ещё быстрее разлетаться в стороны. А один раз к Антошке на руку сели сразу три синички. Схватили по семечке и упорхнули.

— Класс! — восхитился папа. — Зря мы, Антоха, фотоаппарат не взяли.

Прилетели голуби. Стали важно расхаживать вокруг и ворковать. Но пока ни одной белки видно не было.

И тут у папиной ноги вдруг шевельнулся серо-рыжий комочек.

— Папа, белка! — крикнул Антошка.

А белка прыгнула на папину ногу, проворно забралась по штанине до кармана куртки, вытащила оттуда орешек, спрыгнула на землю, добежала до ствола тополя и быстро-быстро стала подниматься, пока не пропала из виду.

— Во даёт! — воскликнул папа. — Но зачем в карман? Ей Антошка орешки протягивает, бери только, а она в карман…

— Классная белка! — похвалил Антошка.

— Глупая белка! — возразил папа. — Знаешь, как щекотно было?

— Храбрая белка!

Антошка рассмеялся. Ему было весело наблюдать, как белка лезет в папин карман. Антошка даже немного позавидовал папе. Он тоже хотел, чтобы белка залезла в его карман. Он на всякий случай незаметно высыпал туда немного орешков, пока папа смотрел в сторону. Но храбрая белка больше не приходила. Они ещё немного покормили птиц. А потом высыпали семечки и орешки на землю.

— Надо собираться, Антоха, — сказал папа, — а то скоро темнеть начнёт.

Когда уходили, Антошка всё оглядывался: не покажется ли опять та белка. Но суетились над рассыпанными семечками и орешками только синички, голуби и воробьи.

Была суббота. Антошка с папой возвращались из музыкальной школы. Антошка очень любил, когда папа отводил его или забирал с занятий. По дороге они часто играли в игру, которую папа называл «Песни улицы». К примеру, проедет мимо машина, а папа достанет телефон, включит диктофон и просит: — Угадай, Антоха, какая нота звучит! Антошка прислушается, назовёт ноту.

Папа тоже старательно прислушивался:

— Точно? Не ошибаешься? Ладно. Дома проверим.

Или просил послушать, как воробьи чирикают. Антошка опять прислушивался. Воробьи чирикали всегда на четырёх очень высоких нотах. Он называл эти ноты — соль, ми, ля, си.

Или, например, мимо катили детскую коляску, а в ней плакал ребёнок. Папа записывал плач, и Антошка опять называл ноты. Папа сомневался, качал головой. Но потом, когда приходили домой и сверяли всё на пианино, Антошка всегда оказывался прав. Он играл проехавшую машину, плачущего ребёнка, чирикающих воробьёв. Звучал аккорд. Папа прислушивался к этому аккорду. И аккорд ему нравился.

— Отлично, Антоха! — восхищённо говорил папа. — И ведь ни за что не догадаешься, что родился он из самых обыкновенных звуков, которые мы каждый день слышим: ребёнок заплакал, машина проехала, воробьи между собой поболтали… Но если это сыграть — красота!

Сегодня в «Песни улицы» не играли. Шёл дождь. Было холодно и сыро. Папа и Антошка спешили домой. Когда уже вошли в подъезд, от самых дверей квартиры на них с лаем неожиданно кинулась большая чёрная собака. Антошка с папой выскочили во двор и закрыли дверь. Растерянно посмотрели друг на друга.

— Откуда она взялась? — удивился папа.

Он приоткрыл дверь, осторожно заглянул в подъезд.